— Ты что, совсем оборзела?! — Тамара Сергеевна резким движением открыла дверцу кухонного шкафа. — Шампунь за восемьсот гривен?! Это что, у тебя мыло из золота? Ты понимаешь, насколько это дорого? Если хочешь такую роскошь — покупай на свои деньги!
— Это мой шампунь, Тамара Сергеевна, — с усталостью сказала Ольга, не поворачиваясь от раковины. Она мыла посуду после ужина, в котором, как обычно, никто из семьи не участвовал. — И я купила его за свои средства. Мои, если что, не ваши.
— Ага, твои… — прохрипела свекровь, в голосе которой уже слышалась подавленная злость. — Твои, значит. А квартиру кто снимает? Мебель чья? Кто платит за газ? Мой Игорёк! А ты живёшь, будто королева! Даже тряпку в руки взять не можешь, всё я, я, я…
— Я как раз сейчас тряпку держу, — сквозь зубы пробормотала Ольга. — Вы это заметили?
— Не смей хамить! Мне пришлось отсидеть в школе тридцать лет, чтобы терпеть такое неуважение!
— А мне тридцать лет — и я только начинаю осознавать, сколько ненужного терпения я в свою жизнь вложила. Спасибо вам за урок.
Тамара Сергеевна фыркнула, резко развернулась и вышла из кухни с громким топотом, оставив после себя запах «Жасмина» и собственную обиду.
Ольга осталась у раковины. Вода стекала по её ладоням, а внутри всё сжималось в острый мучительный узел. Как долго ещё это терпеть? Шесть лет. Шесть лет унижений. Шесть лет с тех пор, как она вышла замуж за Игоря. Шесть лет, как она живёт под одной крышей с его мамой, которая, если бы могла, измеряла бы температуру кастрюлям и заносила каждое движение невестки в дневник.
Когда они только начали встречаться, Игорь казался совсем другим. Мягким, внимательным, словно из другой семьи. Говорил, что живёт с мамой временно — после развода, мол, так удобнее. Обещал, что снимут свою квартиру, потом купят, когда появятся деньги. Но прошёл год. Потом два. Деньги почему-то появлялись, но не на жильё — а на машину, новую куртку, ремонт кухни «для мамы» и поездку с ней в Сочи, где она ни разу не была.
И так продолжается до сегодняшнего дня.
Она взяла из холодильника бутылку минералки, открутила крышку и села за стол. Ни вина, ни сигарет — она не пила и не курила. Хотя после особенно тяжёлых вечеров с Тамарой Сергеевной иногда хотелось всё это сразу.
Игорь вернулся поздно. Как и обычно — с банкой пива и пакетом из «Пятёрочки». Он осторожно пробрался в квартиру, будто боялся нарушить тишину. Снял куртку, остановился у холодильника, глядя внутрь, словно надеялся, что кто-то тайком положил туда ужин — запечённую курочку с гарниром и компотом.
— Ты ужинала? — наконец поинтересовался он, не оборачиваясь.
— Да, мы с вашей мамой поссорились за первое, второе и компот. Очень сытно.
Игорь нахмурился. Закрыл холодильник, сел напротив, открыл пиво. Несколько секунд молчал.
— Мир, ну не начинай снова.
— Я не начинаю. Я заканчиваю, Игорь. Я устала. Это не жизнь. Это вечная комиссия по воспитанию невестки.
— Ты же знаешь, мама такая. Её не изменить. Просто надо терпеть…
— Терпеть? И сколько? До сорока лет? Пока у нас появится ребёнок, который услышит, как бабушка называет маму «нахлебницей»? Или пока я не выпрыгну с балкона третьего этажа?
Он замолчал. Опять. Как всегда. Без мнения, без силы, без поддержки. У него было удивительное умение исчезать, когда нужна сила. Физически был рядом, а морально исчезал, словно плохая шутка в сериале.
— Если хочешь, я с ней поговорю… — наконец выдавил он.
Ольга тихо рассмеялась. С горечью такой, что даже Игорь напрягся.
— Ты? Поговоришь? Одним её словом ты окажешься на месте. Твоё «мамочка, ну хватит» звучит как «мамочка, налей борща». Она не воспринимает меня как личность. А тебя — как мужчину.
— Ты преувеличиваешь.
— Нет. Ты прогибаешься. Вот в чём главное различие.
В комнате повисла тишина. Только холодильник тихо щёлкнул термостатом, словно выбирая, с кем ему сегодня — с женой или со свекровью.
Ольга поднялась. Медленно и спокойно. Как человек, который потерял все иллюзии.