Петренко… Сухарь. Прозвище «Петрен» к нему приклеилось сразу после перевода из Киева. Взгляд холодный, голос — словно стальная проволока, ум — острый, как лезвие ножа. Он видит людей насквозь. Никакого снисхождения. Лишь устав и долг. Неудивительно, что за год ему удалось заменить почти половину старого состава, набрав новых бойцов. Да, способных. Да, честных. Но кто поверит, что у такого человека нет слабостей? Ни крупицы тепла?
В то же время на кухнях женщины пересказывали друг другу: «И правильно, что у него нет детей! Что за отец такой? Он бы их заморозил своим железным порядком. Не достоин родительства!»
В это же время Владимир Николаевич стоял во дворе военной части и наблюдал, как в кузов белого фургона загружают последнюю клетку. Внутри сидела лайка — белая, словно первый снег. Бимка.
Её чёрные глазки — словно бусинки — смотрели на подполковника с вопросом. Казалось, она ждала объяснения: почему нельзя остаться, почему нельзя жить. Но Петренко молчал.
— Поехали, Игорь, — сухо произнёс он водителю и сел в служебный автомобиль. Фургон тронулся с места и медленно покинул территорию под колкими взглядами сослуживцев. Кто-то зло прошипел: «Правильно! Петренко — ледяная судьба. Теперь пусть с этим живёт».
Фургон подъехал к ветеринарной лечебнице. Проехал мимо.
Когда машина свернула на просёлочную дорогу, водитель не произнёс ни слова. Лишь руки дрожали. А когда транспорт остановился у калитки дома подполковника, он не выдержал: