Она перевела взгляд с сына на Тамару. Лицо её искривила жесткая, победная усмешка. О деньгах она больше не говорила — они были лишь предлогом, средством. Теперь цель была гораздо глубже, прямо в сердце.
— Конечно, она работу имеет, — прошипела свекровь, и в её голосе скользнули нотки презрительного превосходства. — Но какого толку от её заработка? Кресла покупает, кофе пьёт. А главного в доме нет — ни уюта, ни жизни.
Настоящая женщина семью создаёт, детей рождает, а эта… живёт только для себя. Наверное, и не способна ни на что — ведь за столько лет даже внука мне не дала. Пустоцвет. Знает только считать деньги мужа и наряды покупать. Бесполезна.
Это было не просто оскорблением — это был приговор. Слово «пустоцвет», произнесённое с концентрированной злобой, ударило в солнечное сплетение, выбило весь воздух из лёгких.
Оно было настолько чудовищно в своей прямой жестокости, что даже Алексей, привычный к выходкам матери, оцепенел. Он смотрел на неё с ужасом, впервые увидев не просто сварливую женщину, а злое, мстительное существо.
Но Тамара не заплакала. Не закричала. Не вздрогнула. В её лице что-то погасло, словно внутри перегорела последняя лампочка, отвечающая за эмоции. Взгляд, до этого холодный и злой, стал абсолютно пустым и отстранённым. Она медленно повернула голову и встретилась глазами с мужем. Не с упрёком, не с мольбой — она смотрела на него так, как оценивают предмет, решая его судьбу.
— Алексей, — её голос стал тихим и безжизненным, как у диктора, сообщающего сводку погоды. В нём не было ни боли, ни ярости, а только абсолютный, окончательный холод. — У тебя есть пять секунд, чтобы эта женщина покинула мой дом.
Алексей вздрогнул, словно получил удар. Открыл рот, чтобы что-то возразить — может, попытаться урезонить, может, извиниться за мать, — но, встретившись с взглядом жены, замолчал. Он понял, что это не ультиматум для обсуждения. Это была точка, конец всему.
— Мама, уходи, — выдавил он, не взглянув на Ольгу Викторовну.
— Что?! — вскрикнула та, не веря своим ушам. — Ты меня из-за этой выгоняешь?..
— Уходи, — повторил он громче, в голосе прозвучал стальной оттенок.
Ольга Викторовна осознала своё поражение. Она не просто проиграла сражение — она проиграла войну, разрушив последнюю связь с сыном своим же оружием. Бросила на Тамару взгляд, наполненный такой открытой, концентрированной ненавистью, что он мог бы сжечь.
Без единого слова повернулась и, маршируя шагом солдата, покинула кухню. Через несколько секунд раздался сухой и окончательный звук закрывающейся двери — не громкий, не истеричный, а точка в конце приговора.
Тишина в квартире не повисла. Слышно было гудение холодильника и настойчивое тиканье часов на стене в гостиной. Алексей тяжело опустился на стул, схватившись за голову руками. Он выглядел так, словно за несколько минут постарел на десять лет. Тамара осталась стоять у стола с тем же пустым, мёртвым взглядом.
— С этого дня, — произнесла она всё тем же ровным, безэмоциональным голосом, — ноги твоей матери в этом доме больше не ступят. Никогда. Пока здесь живу я. И ни копейки из нашего бюджета она не получит — даже если будет умирать у дверей. Ты меня понял?
Алексей не поднял головы. Не стал спорить. Не просил прощения. Просто сидел, подавленный случившимся. Его молчание было самым громким ответом. Он молчал, принимая это. Война завершилась. Все мосты сожжены дотла, и на пепелище остались трое чужих друг другу людей…