Зимний вечер медленно погружал Кременчуг в плотный серый плащ молчания. Бердянск застыл под натиском ледяного ветра, словно затаив дыхание, боясь нарушить тишину. На окраине города среди голых кустов и обледеневших камней стояла женщина — высокая и тонкая, в чёрном пальто, которое развевалось, как призрак в ночи. В её руках дрожал маленький Ваня лет шести. Он был укутан в изношенную куртку, но не мог остановить дрожь — она исходила не только от холода, но и от страха.
— Ты мне не родной, — прошептала женщина язвительным голосом. — Я слишком долго терпела тебя. Ты постоянно мешаешь, всё рассматриваешь своими глазами… будто знаешь то, чего знать не должен.
Ваня молчал. Лишь крепче сжал в руках деревянного зайца — подарок от мамы. Настоящей мамы, которая ушла три года назад, оставив после себя тепло воспоминаний и именно эту игрушку, ставшую для него связующим звеном с прошлым.
— Скажи спасибо, что никто не узнает, — произнесла Нина Петровна и сделала шаг вперёд, приблизившись к краю проруби.
Ваня всё понимал. Но не кричал и не просил пощады. Лишь посмотрел на неё — взглядом, полным мудрости, глубже, чем можно ожидать даже от взрослого.
— Ты… — тихо, но уверенно сказал он, — ты никогда не станешь матерью.
Женщина вздрогнула. В этом взгляде было нечто неземное, древнее, что вызывает страх глубже любого кошмара. Мысли спутались, дыхание перехватило. В его глазах она увидела не просто ребёнка — там скрывалось нечто большее. Что-то, что уже ждало под водой.
Но было слишком поздно.
Она разжала руки. Ваня поскользнулся вниз — в тёмную прорубь, словно сама вода протянула ему объятия. Ни крика, ни всплеска не раздалось. Лишь круги, расходящиеся по поверхности, и безмолвие, опустившееся на берег, словно покрывало.
Женщина постояла ещё немного, затем резко отвернулась и направилась прочь. Не обернулась и не услышала, как лед позади треснул. Не заметила на ветру едва слышное:
— Ты… никогда… не станешь матерью…
Через три дня тело так и не обнаружили. Бердянск окончательно покрылся льдом, словно сомкнул веки над произошедшим.
Через неделю в доме начали происходить странные вещи. По ночам кто-то ходил босиком по коридорам, игрушки падали на пол, скрипела дверь детской комнаты. Однажды утром на кровати женщины лежал мокрый деревянный заяц.
Каждую ночь голос звучал всё ближе:
— Ты… никогда… не станешь матерью…
С каждым днём женщина бледнела, глаза проваливались, кожа покрывалась мраморными пятнами. Дом наполнялся холодом — таким же густым, как зимний воздух, как вечная тень. Попытки избавиться от зайца были тщетны: она бросала его в печь, ломала, отдавала на перекрёсток. Но каждый раз он возвращался — мокрый, с каплями воды, как будто только что выплыл из-подо льда.
Ночами Ваня являлся. Сначала — шорохи, дыхание, шаги. Потом — силуэт в дверях, тени в углах, а затем — лицо. Глаза. Те самые глаза, что хранили память о боли и чем-то ещё. Чем-то древнее мира.
Опасные попытки изгнать проклятие ни к чему не привели. Она обращалась к священникам, колдунам, зажигала свечи и окуривала дом благовониями. Ничего не помогало. Чем сильнее она сопротивлялась, тем крепче оно её сжимало.
Однажды ночью она проснулась от ледяного прикосновения — кто-то сжал её запястье. Рядом никого не было. Но на коже остался след — отпечаток детской ладони, холодный до боли.
И вот однажды она вернулась в Бердянск — туда, где всё началось. Лёд снова покрыл воду, но женщина чувствовала — нечто ждёт.
— Что тебе нужно?! — закричала она в темноту. — Уходи! Я больше не выдержу!
Ответ был — лишь ветер.
И вдруг послышался голос, рядом за спиной.
— Ты знала, что я не простой, — произнёс он. — Мама говорила: если зло коснётся меня, я вернусь. Вот я и вернулся.
Она обернулась. Перед ней стоял Ваня. Мокрый. С сосульками в волосах. В руках — деревянный заяц. Его глаза были пусты, словно омут, лишённые света, лишь бездонная тьма.
— Ты не просто убила ребёнка, — прошептал он. — Ты разбудила то, что спало в глубине…
Лёд под её ногами треснул.