Она подошла к Алексею очень близко и тихо, почти ласково произнесла:
— Я взрослая, Алёша. Поэтому не позволю использовать себя как банкомат. Дмитрий — твой брат. Мама — твоя мама. А ты — взрослый мужчина. Решай сам. Без меня.
Он сжал губы, намереваясь что-то возразить, но Тамара уже держала в руках дверь.
— Знаешь что? — добавил он на прощание. — Ты не уходишь из-за Дмитрия. Просто хотела уйти, и тут появился повод.
— Ты прав, — спокойно кивнула она. — И хорошо, что этот повод нашёлся.
Развод прошёл быстро. Ирина, оказавшаяся талантливым логистом не только в закупках, но и в сложных ситуациях, помогла найти юриста.
— Тебе не нужно объяснять причины. Надо оформить и закрыть всё, — объясняла она, откусывая яблоко. — Не вступай с ними в переговоры. Ты не ООН.
Тамара передала все документы. Сказала Алексею, что даёт ему два месяца, чтобы найти новое жильё, после чего выставит квартиру на продажу и заберёт свою часть.
Нина Фёдоровна звонила каждый вечер. Потом — через день. Затем — через адвоката.
По слухам, Дмитрий переехал в деревню к знакомым. Говорили, из-за страха или по расчёту. Коллекторы звонили Алексею. Потом наступила тишина.
Сидя на скамейке в парке, Тамара наблюдала, как июньское солнце пробивается сквозь зелёные листья. В руках она держала папку с копиями документов на участок. Банк утвердил ипотеку. Деньги с премии пошли на первый взнос.
— Вот, — произнесла она вслух. — Твоя дача, Тамара Сергеевна. Старая, облезлая, с сараем, но своя.
Но вместо облегчения почувствовала усталость. Грусть — будто кто-то вышел за дверь и не вернулся. Не Алексей. Не Дмитрий. Не Нина Фёдоровна. А та Тамара, которая верила, что можно быть «мы», не теряя себя.
И вдруг зазвонил телефон.
Номер был незнакомый. Голос — хриплый, испуганный, сразу не узнала.
— Тамара? Это Дмитрий. Мне… нужна помощь. Только ты. Пожалуйста.
***
Дмитрий находился в реанимации.
Тамара сидела на краю стула в коридоре. Пол — пластмассово-глянцевый, стены окрашены в меланхоличный персиковый, в воздухе пахло либо хлоркой, либо чужими страхами. Рядом — пожилая женщина в чёрном платке, которая время от времени всхлипывала и, казалось, уже третий раз рассказывала про зятя, «сорвавшегося с лестницы в гараже». Тамара слушала краем уха, сама думая — зачем она здесь.
Почему, чёрт возьми, снова здесь?
Звонок поступил вчера. Дмитрий говорил тихо, словно у него во рту лёд.
— Тамара… прости. Больше ни к кому. Мне плохо. Очень плохо. Дышать больно. Ты можешь? Я в Городской больнице Львова. Скорая забрала. Врачам никто не звонит. Телефон сел. Я… один.
Она пошла.
Ночью. В проливной дождь. В старых джинсах, худи с пятном от кофе. Без сил, без желания, без надежды. Пошла. Потому что что-то в голосе Дмитрия — тот страх, голый, липкий, как у ребёнка — задело ту самую струну, которую тянут всю жизнь. «Ты человек. Ты не проходишь мимо. Ты — люди».
Через полтора часа вышел врач. Молодой, с лицом, покрытым бронёй профессионального равнодушия. Он говорил быстро и обычно:
— Пациент поступил с обширным воспалением, подозрение на панкреонекроз, вероятно, связанный с алкоголем. Состояние тяжёлое. Кома. Тяжело сказать. Вы родственница?
Тамара пожала плечами.
— Почти бывшая. Он — брат моего бывшего мужа.
— Кто будет подписывать согласие на операцию?
Тут она застыла. Впервые за долгое время почувствовала, как сердце бьётся в рёбра.