Не обращая внимания на его крики, она подошла к стене Лохвицы, где располагалось его святилище из лески и крючков. Там стояли в ряд три новых спиннинга — его гордость, купленные всего месяц назад. С холодной уверенностью хирурга она взяла все три удилища, аккуратно сложила их вместе и без колебаний опустила в чёрную дыру мусорного мешка. Карбон неприятно заскрипел, когда катушки переплелись друг с другом.
Это было слишком. Игорь бросился к ней и резко схватил за плечо, поворачивая к себе.
— Я сказал, прекрати! Это мои вещи! Ты не имеешь права!
Тамара медленно подняла на него глаза. Её взгляд был настолько холоден, что казалось, он мог заморозить кипящую воду. Она не пыталась вырываться, просто смотрела на него, и в этом взгляде было столько презрения, что рука сама собой ослабила хватку.
— Я помогаю тебе собираться, — холодно ответила она, стряхивая его ладонь со своего плеча, словно избавляясь от какой-то грязи.
Она вновь повернулась к его вещам. Следующим объектом стал тяжёлый пластиковый ящик с рыболовными снастями. Она присела, охватив его, и с лёгким кряхтением подняла. Игорь застыл, наблюдая, как она тащит ящик к мешку. Ему казалось, что он попал в какой-то абсурдный, злой сон. Она поднесла ящик к краю мешка и просто опрокинула его. Тяжёлый глухой звук удара ящика о дно раздался в утренней тишине как бой похоронного колокола.
— Сейчас, — сказала она, выпрямляясь и отряхивая руки, — ты берёшь телефон. Звонишь своим дорогим родственникам: брату, тётке, матери — без разницы. И вежливо приглашаешь их вернуться. На уборку. Пусть приезжают. И пока не приведут в порядок всё до последней бумажки и окурка, я здесь ни тебя, ни их видеть не хочу.
Его лицо исказилось. Это была уже не просто злость, а бессильная ярость человека, привыкшего к тому, что мир крутится вокруг него, и внезапно осознавшего, что планета вышла из орбиты.
— Ты больная! Ты разрушаешь нашу семью из-за какого-то мусора! Это наш Лохвица!
— Он был «нашим Лохвицей», пока ты не позволил своей родне превратить его в свинарник и не решил, что убирать его — моя обязанность, — резко ответила она. Её взгляд скользнул по участку и остановился на последнем, самом главном символе его мужской гордости — блестящем мангале.
Она сделала шаг в его сторону. Потом ещё один. Игорь инстинктивно встал на её пути, закрывая мангал, словно это был не просто кусок железа, а последний рубеж обороны. Он тяжело дышал, глядя на неё, и видел перед собой не жену, а чуждого, безжалостного человека, который методично разбирал его мир на части.
Игорь стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, словно живой щит между ней и его мангалом. Он смотрел на неё с выражением крайнего недовольства, как на непослушного ребёнка, устроившего истерику в общественном месте. В его голове не укладывалось, как можно из-за такой мелочи, из-за обычной уборки, довести дело до такого абсурда. Это был блеф. Самый нелепый и неумелый женский блеф, который он когда-либо видел. И он собирался его разоблачить.