Алексей аккуратно отодвинул с подоконника горшок с увядающей азалией, освобождая место для чего-то нового.
Он двигался с той мягкой, сосредоточенной грацией, которая сначала меня в нём и покорила. Теперь же каждое его действие вызывало во мне глухую, необъяснимую тревогу.
— Зачем ты убрал её? — мой голос прозвучал тише, чем я рассчитывала.
— Она портит общий вид, дорогая, — не повернувшись, ответил он, протирая подоконник бархатистой тряпочкой. — Поставим сюда что-то более живое. Для тебя.
Для меня. В этом доме в последнее время всё делалось «для меня». Эти тяжёлые шторы, которые не пропускают солнечный свет.
Новые замки на дверях, ключ от которых хранился только у него. Его постоянное присутствие — плотное, словно вата, и такое же удушающее.
Я медленно поднялась с кресла, и комната закружилась. Головокружение стало моим постоянным спутником, назойливым, как сам Алексей.
— Хочу выйти на улицу, — сказала я, цепляясь за подлокотник.
Он повернулся. На его лице мелькнула тень раздражения, но быстро сменилась привычной маской заботы. Той самой, от которой у меня сводило скулы.
— Ольга, дорогая, доктор же сказал — тебе нужен покой. Сейчас воздух сырой, поднимется ветер. Ты же не хочешь снова слечь с мигренью?
Его доводы всегда были безупречны. Логичны. Неоспоримы. Он так убедительно изображал мою хрупкость, мою болезненность, что я почти поверила в это. Почти.
Вечером он вошёл в спальню с двумя чашками в руках. От одной исходил тонкий, едва заметный аромат, который я научилась ненавидеть. Запах миндаля, смешанный с приторно-сладким травяным оттенком.
— Это поможет тебе расслабиться, — сел он на край кровати, и пружины едва слышно заскрипели.
Я молча смотрела на него. На его красивые, ухоженные руки, на идеальную линию подбородка. Когда-то я тонула в его взгляде. Теперь я искала в нём дно и не находила. Он протянул мне чашку. Фарфор был тёплым.
— Пей, дорогая, этот чай поможет тебе уснуть, — шептал муж, а я лишь делала вид, что пью.
Я приблизила чашку к губам, чувствуя тепло на коже. Сделала тихий глоток, который отрабатывала часами.
Алексей удовлетворённо кивнул, его взгляд смягчился. Он отвернулся к окну, всматриваясь в тёмный сад.
В этот момент, задержав дыхание, я медленно вылила содержимое чашки в кадку с фикусом, который он принёс на прошлой неделе. Фикус уже начинал желтеть. Как и та азалия.
Я поставила пустую чашку на прикроватный столик.
— Спасибо, любимый.
Алексей обернулся и улыбнулся.
— Спи, моё сокровище.
Я закрыла глаза, прислушиваясь к его шагам. Дверь тихо захлопнулась. Но я не заснула. Лежала в темноте, и мой разум был яснее, чем когда-либо.
Я знала, что мой муж — не тот, за кого себя выдаёт. Мне нужно было понять, кто он на самом деле, пока его «забота» не уничтожила меня окончательно.
На следующий день я играла свою роль ещё усерднее. Почти не поднималась с постели, жаловалась на слабость и просила приглушить свет.
Моя апатия, казалось, приносила ему удовольствие. Он становился всё более расслабленным, уверенным в своей власти.
— Может, мне позвонить доктору Иванову? — спросил он, присев рядом. В его голосе слышалось наигранное беспокойство.
— Не нужно, — тихо ответила я, поворачиваясь к стене. — Мне просто надо отлежаться. Наверное, это из-за погоды.
