— Ольга, ты замечаешь, как он на тебя смотрит? В его взгляде столько злобы и обиды.
— Он мой сын…
— Он тебе не сын, — Алексей схватил её за руки, впился взглядом в её глаза. — Сын — это тот, кого ты воспитываешь, лелеешь, вкладываешь в него свою душу. А это… Прости, но это посторонний человек. Ожесточённый, раненый подросток, пришедший не за любовью, а за местью.
Ольга понимала, что муж говорит правду. Однако материнское сердце отказывалось принимать разумные доводы. Семь лет она мечтала о этой встрече, молилась о ней. И вот теперь, когда сын вернулся — пусть чужой, пусть озлобленный, — она не могла отвернуться от него.
Надежда — странное чувство. Она живёт в нас вопреки всему, цепляется за малейший шанс, шепчет, что всё ещё можно исправить. Ольга верила, что время, терпение и любовь смогут растопить лёд в душе сына. Что под маской ненависти она обнаружит того маленького мальчика, который когда-то засыпал у неё на руках.
Владимир вселился через три дня. Привёз немного вещей — поношенный рюкзак и спортивную сумку. В комнате, которую для него освободили, повесил лишь один плакат — с каким-то рок-музыкантом в тёмной одежде.
Первые дни прошли в напряжённом ожидании. Владимир покидал комнату только чтобы поесть, на попытки заговорить отвечал односложно, с Алексеем не здоровался намеренно. Но хуже всего было его отношение к Ане.
Девочка, привыкшая к всеобщей заботе, тянулась к новому члену семьи с детской открытостью. Она показывала игрушки, пыталась залезть к нему на колени, просила поиграть. Владимир отталкивал её — не резко, но твёрдо, с отвращением человека, которого раздражает что-то неприятное.
— Мама, почему дядя злой? — спрашивала Аня, и в её голосе звучало искреннее недоумение.
— Он не злой, солнышко. Он просто… устал.
— От чего устал?
От ненависти, хотелось ответить Ольге. От семи лет обмана. От того, что любовь в нём заменили злостью.
Пропажи
Деньги начали исчезать через неделю. Сначала мелочь из кармана Алексея — он даже внимания не обратил. Затем две тысячи из кошелька Ольги.
Она знала, кто взял. Но не хотела в это верить.
— Владимир, ты брал деньги из моего кошелька?
— Откуда ты это взяла? — он даже не поднял глаз от телефона.
— Больше некому.
— Может, твой муж карты проиграл и стесняется признаться? Или дочка на конфеты потратила? Ей сколько, три года? В этом возрасте дети уже понимают, что такое деньги.
Издёвка в его голосе ранила сердце. Ольга видела — он прекрасно осознаёт, что она знает правду. И наслаждается её бессилием.
Но настоящий кошмар начался позже. Ольга стала замечать, что Аня избегает Владимира, прячется за её спиной, когда он входит в комнату. На вопросы девочка отвечала неуверенно — не хватало слов, чтобы объяснить происходящее.
Однажды Ольга застала такую сцену: Владимир стоял над сидящей на полу Аней и методично топтал её рисунки, размачивая их подошвой. Девочка молчала, крупные слёзы текли по её щекам.
— Что ты делаешь?! — Ольга бросилась к дочери, подняла её на руки.
— Учу её жизни, — спокойно ответил Владимир. — Не стоит везде свои каракули раскидывать.
— Это её дом! Она рисует, где хочет!
— Её дом, — повторил он с усмешкой. — А где мой? Или я здесь всего лишь временный гость, которого терпят из жалости?
В его голосе звучала такая боль, что Ольга на мгновение растерялась. Но Аня прижималась к ней, всхлипывая, и материнский инстинкт взял верх.
— Если ты не можешь нормально относиться к ребёнку…
— То что? Выгонишь? Как предсказывал отец?
Ловушка захлопнулась. Ольга поняла — что бы она ни предприняла, в его глазах это подтвердит слова отца. Проявит строгость — «бросила родного сына». Будет мягкой — «слабая, которой можно манипулировать».
Точка невозврата
Суббота началась обычно. Алексей уехал на рынок за продуктами — по выходным любил выбирать свежие овощи и фрукты. Ольга готовила обед, напевая что-то тихо. Она посадила детей за стол — Владимира с ноутбуком, он искал что-то для учёбы, Аню с альбомом и карандашами.
— Порисуй пока, солнышко. А ты, Владимир, присмотри за сестрой. Я только бельё в машинку загружу.
Он кивнул, не отрываясь от экрана. Аня тщательно выводила кружочки — солнышко, как она называла.
Ольга вышла в ванную, загрузила бельё, включила машинку. Прошла минута, может, полторы. Но вдруг раздался детский крик — пронзительный, полный боли и ужаса — заставил её уронить пакет с порошком и броситься на кухню.
Картина, открывшаяся её глазам, навсегда отпечаталась в памяти. Аня сидела, прижимая ручку к груди, и рыдала так, как умеют только маленькие дети — всем телом, захлёбываясь слезами. На столе дымилась чашка с чаем. Владимир держал в руке чайную ложку и смотрел на сестру холодным, исследовательским взглядом, словно наблюдая за подопытным животным.
— Что происходит?! Что ты сделал?!
— Ничего особенного, — пожал он плечами. — Она орала. Я её успокоил.
