И она захлопнула дверь прямо перед носом.
Катя почти не тронула ужин. Вилкой лишь тыкала в макароны, а затем вдруг уткнулась в Шурика. Исчезли её песенки — те, что раньше звучали беспрестанно, словно радио: то «Пусть бегут неуклюжие», то придуманные строчки:
«Мама, я — звезда на шляпе у слона!»
Теперь же царила лишь тишина.
Ольга старалась восполнить пустоту. Водила дочь в парк, где скакали белки, покупала новые наборы для лепки, устраивала ванну с пеной, словно море. Но Катя лишь вяло улыбалась — словно училась исполнять роль «послушной девочки».
Спустя неделю Ольга заметила первый рисунок.
На листе был изображён дом. Но без окон. Без дверей. Рядом стояло дерево — простая карандашная черта. Ни листьев, ни оттенков, ни намёка на облако в углу.
— А кто там живёт, малыш?
— Никого. Там всё спит.
Ещё через день появился человечек. Точнее, его контур. Без лица. Руки короткие, ноги длинные, как провода. Молчаливый, незнакомый.
Алексей пытался приободрить:
— Это стресс. Переходный этап. Она привыкнет. У неё всегда была богатая фантазия. Со временем всё вернётся.
Но Ольга понимала: это не просто привыкание. Это исчезновение. Постепенное, словно свет, который гаснет один за другим.
Катя начала просыпаться раньше будильника. В полумраке комнаты она сидела на кроватке, прижимая к себе Шурика — своего мягкого защитника. Больше не зевала по-детски, не терла глаза. Просто смотрела в одну точку — как взрослый человек, измотанный жизнью.
— Малышка, тебе ещё рано… — Ольга садилась рядом, гладя волосы дочери. — Почему не спишь?
Катя молчала. Лицо казалось таким, будто годы свалились за одну ночь. Только морщин не хватало.
Вечером того же дня Алексей, вернувшись с работы, сел на край дивана и произнёс:
— Хватит. Нужно что-то менять. Я не могу видеть, как она… угасает.
— Да что мы можем? Жалобу подать? Директор скажет, что всё нормально.
— Есть другой способ, — он слегка улыбнулся, но в глазах горела решимость. — Помнишь старый мини-микрофон? Из тех времён, когда мы записывали звуки для рекламы?
Он встал, направился в кладовку, порылся в коробках и достал футляр. Внутри лежала маленькая чёрная кнопка, пара проводков и микрофон размером с пуговицу.
— Работает на батарейках. Передача по Bluetooth. Старый, но рабочий.
Ольга смотрела на него, словно он предлагал переступить через запрет.
— Мы будем подслушивать?
— Мы будем спасать. Если кто-то тянет ребёнка за руку — ты не спрашиваешь разрешения, ты отводишь его. То же самое.
В ту ночь, когда Катя крепко заснула, они аккуратно распоров подкладку у Шурика. Микрофон бережно вшили в ухо, стежки скрыли. Проверили связь: слышались фоновые шумы, голоса, смех детей — сигнал принимался.
Алексей слушал. Ольга сидела рядом, сжимая чайную ложку так, что почти согнула её пополам.
— Завтра начнётся проверка. Посмотрим, что происходит за этими дверями.
Весь следующий день Ольга жила словно во сне. Следила за телефоном, проверяла сигнал, ловила каждый звук. Запись шла. Где-то далеко. Там, куда ей нельзя было заходить.
За Катей Алексей пришёл в четыре. Дочка вышла, как обычно — тихо, послушно. Её лицо больше ничего не выражало. Взрослая девочка в слишком ярком пальто.
Вечером, когда ребёнок уснул, они сели у ноутбука. Ольга держала чашку с недопитым чаем. Алексей запустил запись.
Сначала — обычный шум: шаги детей, скрип игрушек, невнятные голоса. Кто-то напевал про медведя. Катя молчала. Только Шурик шуршал по полу.
И вдруг — голос.
Резкий. Холодный. Жёсткий, словно лёд под ногами.
— Я сказала: все на ковре, никаких разговоров!
— Катя, ты вообще слушаешь или уши дома забыла?
Детский смех. Один, испуганный:
— Нина Ивановна, можно я в туалет?..
— Поздно. Нужно было раньше просить. Пусть мама потом стирает за тобой.
Голос Кати — едва слышный, тихий, словно шёпот:
— Извините…
— Извините говорит! Сначала делай правильно, чтобы потом не извиняться!