— Тётушка, родная моя, как вы себя ощущаете? — голос Александра, её двоюродного племянника, проникал в телефонную трубку словно густой, сладкий сироп, расплавленный под палящим солнцем — вязкий и навязчивый.
Каждое произнесённое слово было насквозь пропитано лицемерием, каждая интонация — выверена до мельчайших деталей, словно тщательно отрепетированная перед зеркалом.
Он исполнял роль заботливого родственника, однако в этой игре отсутствовала всякая искренность. Лишь холодный, расчётливый и терпеливый голод.
Тамара Дмитриевна, расположившись в кресле у окна, за которым пыльные шторы лениво колыхались от сквозняка, медленно прикрыла глаза. На её лице появилась кривая, почти зловещая улыбка — подобная хищнику, который уже видит, как жертва ступает на хрупкий лёд.
— Превосходно, Саша, просто превосходно, — прошипела она, намеренно растягивая слова, словно старушка, чьи голосовые связки давно износились. В голосе прозвучала дрожь, слабость, едва заметное хрипение, словно каждый вдох доставлял ей трудности.
— Врачи утверждают, что я протяну ещё лет двадцать, не меньше. Так что можешь пока не тревожиться о затратах на похороны. И не торопи события, милый. Смерть любит тех, кто пытается подтолкнуть других к ней.
На другом конце провода повисла тишина. Но это была не простая тишина — это была пустота, наполненная разочарованием, словно пещера, окутанная ледяным паром. Она буквально ощущала, как Александр сжимает телефон, как его лицо краснеет от бессильной злобы, как он прокручивает в голове новую фразу — ещё более приторную, ещё более отвратительную.
Но Тамара Дмитриевна не дала ему шанса. Она положила трубку, не дожидаясь прощания, с тихим щелчком, словно захлопнула дверь прямо перед мордой стервятника.
Ей было семьдесят восемь. Восемьдесят — почти. Но она не ощущала себя старушкой. Нет. Она чувствовала себя ветераном. Ветераном битв, выигранных в одиночку, ветераном решений, принятых в полной тишине, когда рядом не было ни одного голоса, готового поддержать.
Всю жизнь она шла по лезвию, заточенному её собственными руками. Стальная хватка, холодный рассудок, железная воля — всё это она вложила в создание своей империи.
Небольшой, конечно. Но прибыльной. Очень прибыльной. Она начинала с маленького магазинчика в провинциальном городке, а закончила сетью элитных торговых точек, недвижимостью в центре и счётом за границей, о котором никто не знал.
Цена? Цену она заплатила. И была она высока. Очень высока.
Муж ушёл, когда ей исполнилось сорок. Не выдержал напряжения, постоянной гонки, её бескомпромиссности. Он сказал: «Ты не человек, ты — машина».
Ушёл к женщине, которая готовила ему борщ и не требовала стать чемпионом мира. Детей у них не было. Не сложилось. Или, возможно, она просто не захотела — ведь ребёнок — это отвлечение.
А отвлекаться она не могла позволить себе. Подруги? Да, они были. Но исчезли, словно осенние листья, когда она перестала быть «доброй Лизой», а стала «мадам Семёновной». Они называли её жестокой, бесчувственной, но никто не видел, как она плакала по ночам, сжимая кулаки, чтобы никто не услышал.
Сейчас она проживала в огромном, гулком доме, где каждый шаг отдавался эхом, словно в соборе. Дом был пуст, как её сердце. Только приходящая домработница Ирина и эти… родственники. Эти призраки, которые наведывались с пирогами и улыбками, не достигающими глаз.
Два года назад она предприняла отчаянную попытку. Глупую. Решила стать «обычной бабушкой». Выкатив инвалидное кресло в городской сквер, подъехала к лавочке, где сидели такие же старушки, как и она.
Они болтали о пенсиях, забывчивых детях, внуках, которые не звонят. Но Тамара Дмитриевна быстро поняла: это не жизнь. Это маскарад. Фальшь, наложенная слоями, словно грязь.
— Что же ты, Петровна, на сына жалуешься? — внезапно произнесла она голосом, похожим на удар хлыста. — Я прекрасно помню, как ты отдавала его в интернат на пятидневку, чтобы с любовником на курорты ездить. А ты, Фёдоровна, что про сноху врёшь? Сама же хвасталась, как её из квартиры выгнали, чтобы одна жила?
Старушки застыл и затем взорвались криками. Шипели, как змеи, обнажая клыки. Тамара Дмитриевна развернула кресло и уехала, не оборачиваясь. В тот момент она осознала: её мир — это не сквер, не лавочки, не чай с баранками. Её мир — золотая клетка, где она — птица, научившаяся летать, но забывшая, как петь.
И вот теперь — Александр. И его жена Надежда. Сладкая, словно зефир, обливаемый шоколадом, с улыбкой, от которой хотелось отмыть рот. Они стали приходить чаще. Приносили дешёвые пироги, которые она не брала, говорили о любви, пропахшей плесенью. Она видела их насквозь.
Они не просто ждали её кончины. Они мечтали о ней. Воображали, как вскроют завещание, раздадут квартиры, счета, драгоценности. Чем дольше она жила, тем сильнее их раздражение росло. Она стала замечать — Надежда смотрит на неё странно. Как будто прикидывает, сколько таблеток нужно, чтобы ускорить процесс.
После очередного визита, когда воздух в доме долго ещё оставался пропитан тяжёлыми духами Надежды — дешёвым, приторным, тошнотворным ароматом — Тамара Дмитриевна ощутила, как по груди разливается холод. Не усталость. Не подавленность.
А тревога. Острая, словно лезвие. Раньше она была фоном, далёким гудением, наподобие шума холодильника. Теперь — оглушающей сиреной. Настойчивой и непреклонной.
Она сидела у окна, смотрела на заброшенный сад, где розы давно уступили крапиве, и впервые за много лет позволила слезам стекать. Холодным. Злым. Не от страха. От ярости. Ярости за то, что жизнь, которую она строила как крепость, может быть разрушена парой алчных ничтожеств, не умеющих даже притворяться искренними.
Она не собиралась становиться жертвой. Ни в каком виде. Не просила жалости. Не желала сострадания. Она хотела — выжить. И победить. В последней битве. На своих условиях.
И тогда, словно вспышка молнии в мрачном небе, возникла идея. Безумная. Нелогичная. Гениальная.
Не обороняться. Атаковать.
Дрожащими пальцами — не от старости, а от волнения — она открыла старую, потрёпанную записную книжку. Страницы пожелтели, чернила поблекли, но один номер был подчёркнут трижды. Вадим. Её бывший партнёр. Человек, который вышел из тени, когда все остальные исчезли. У него были связи. И долг. Один серьёзный долг, который он так и не вернул.
Она набрала номер. Два гудка. Три.
— Вадим, здравствуй. Это Тамара Дмитриевна, — её голос прозвучал твёрдо, словно сталь. — Помнишь, ты говорил, что я могу обратиться к тебе с любой просьбой? Вот сейчас у меня именно такая.
Только не совсем обычная. Мне нужен человек. Не телохранитель. Не охранник. А символ. Кто-то, кого они будут бояться. Кто будет жить со мной. Кто станет моей тенью. Кто заставит их исчезнуть. Навсегда.
Когда Ирина, домработница, вернулась из магазина и услышала этот план, она чуть не упала в обморок.
— Тамара Дмитриевна, вы с ума сошли! — вскричала она, хватаясь за сердце. — Уголовник в доме? Он же нас обеих зарежет и глазом не моргнёт! Вы же не знаете, кто он такой!
— Зато он честен, — хладнокровно ответила Тамара. — А эти? Они улыбаются, целуют руки, а в глазах — счёт. Сколько стоит моя жизнь? Сколько они получат, когда меня не станет?
— Но он же… сидел!
— А разве я свободна? — горько усмехнулась она. — Я в клетке уже десятилетия. Просто решётки у меня из золота.
Через два дня в дверь позвонили. Ирина открыла — и застыла. На пороге стоял мужчина лет сорока. Короткая стрижка, как у солдата.
Тёмная куртка, недорогая, но чистая. Взгляд — тяжёлый, исподлобья, как у человека, привыкшего видеть в каждом врага. Его плечи были напряжены, словно у боксера перед боем. Он не улыбался. Не пытался понравиться. Просто стоял и молчал.
— Проходите, Сергей, я вас жду, — раздался властный, уверенный голос из глубины комнаты.
Мужчина вошёл. Тамара Дмитриевна осмотрела его. Не как преступника, а как человека. Она видела в нём не угрозу, а возможность.
— Ирина, будь добра, сделай нам чаю. И оставь нас, пожалуйста.
Когда дверь закрылась, она взглянула ему прямо в глаза.
— Вам, конечно, Вадим рассказал. Но я хочу, чтобы вы услышали это от меня. Мне не нужна сиделка. Мне нужен страх. Мне нужен человек, который будет жить здесь, спать в комнате на втором этаже, ходить рядом со мной. Который будет смотреть на моих родственников так, будто готов в любой момент отнять у них голову. Вам понятно?
Сергей кивнул. Его голос был глухим, словно из шахты.
— Да. Я недавно вышел. Защитил жену. Толкнул одного. Он упал. Умер. Суд сказал — «не надо было руки распускать». А жена… через год вышла замуж за того, кто сидел за рулём и всё видел. Так что… терять мне нечего.
В его глазах вспыхнула боль. Глубокая. Давняя. Но не злоба. Не жажда мести. А обида. За предательство. За несправедливость.
Тамара Дмитриевна кивнула. Она поняла: перед ней не монстр. Перед ней — сломленный человек с честью. А это — редкость.
— Вы приняты. Ваша комната — наверху. Зарплата — щедрая. Главное — оставайтесь собой. Мрачным. Молчаливым. Опасным. Думаю, это не составит труда.
