Первые дни прошли в полной тишине. Сергей не вмешивался в разговоры. Не задавал вопросов. Он просто находился рядом. Как тень. Как стена. Как оружие, заряженное, но так и не выпущенное.
Ирина, которая в первые дни каждого шага Сергея воспринимала словно выстрел, постепенно начала менять своё отношение. Сначала — с опаской, затем с любопытством, а вскоре — с искренней материнской нежностью.
Она замечала, как он питался: молчаливо, скромно, почти не касаясь тарелки, словно стыдился взять лишнюю ложку. Он был измождён, словно годы заключения не только лишили его свободы, но и вытянули из него всё — плоть, силу, даже отбросили тень прежнего благополучия.
Под кожей проступали рёбра, плечи казались слишком острыми, а движения — чрезмерно сдержанными, будто он боялся случайно задеть кого-то своим присутствием.
Однако в его взгляде не читалась злоба. Там жила усталость. И тоска. Глубокая, словно шахта.
И тогда в Ирине проснулся давний инстинкт заботы. Она стала подкладывать ему в тарелку лишний кусок мяса, добавлять в чай ложечку мёда, оставлять на кухне свежий хлеб с вареньем. Иногда, когда он уходил в свою комнату, она тихо бормотала себе под нос, глядя на его пустую тарелку:
— Совсем истощился на казённых харчах, бедняга… Как щенок, что под забором выживает. Никто его не жалел, никто не ласкал. А теперь вот — живёт, молчит, страдает, и никому дела нет.
Она не подозревала, что совершает не просто добрый поступок. Она постепенно восстанавливала в нём человека. Ложкой за ложкой, кусочком за кусочком.
Однажды утром, когда солнце впервые за долгое время робко проникло в окна большого дома, озарив пыльные полы тёплым золотистым светом, Сергей подошёл к креслу Тамары Дмитриевны. Он стоял тихо, словно тень, но в его глазах появилось что-то новое — не страх и не покорность, а решимость.
— Тамара Дмитриевна, на улице тепло. Может, прогуляемся? В саду.
Она вздрогнула. В сад? Она не выходила туда больше года. Считала это бесполезным. Зачем? Всё заросло, всё погибло. Как и она сама. Как и её жизнь.
Но в его голосе не было настойчивости. Лишь предложение. Простое, искреннее, без подтекста. И в этом заключалась сила.
Она взглянула на него. И кивнула.
Он легко поднял её, словно она была не старушкой, а хрупкой птицей, и аккуратно пересадил в инвалидное кресло. Потом выкатил во двор. Воздух был свежим, с лёгким ароматом влажной земли и прошлогодней листвы. Солнце нежно касалось лица.
А сад… Сад выглядел ужасно. Бурьян, словно зелёная чума, поглотил всё вокруг. Кусты роз — сухие, с чёрными ветвями, как кости.
Пионы — поникшие, сломанные, словно плачущие. Это было не просто запущенное место. Это был вопль боли. Отражение души хозяйки, которую она сама давно похоронила.
И вдруг — вспышка.
Не тоска. Не жалость. Азарт.
Старая закалка бизнес-леди, когда-то построившей империю из ничего, пробудилась с новой силой. Её глаза, годами затуманенные, внезапно стали ясными, как весенний лёд.
— Так, Сергей! — скомандовала она, и её голос прозвучал так, как не звучал много лет — сильным, властным, живым. — Видите эти розы? Нужны секатор и перчатки. Будем обрезать всё сухое. А вон там пионы — их срочно нужно подвязать, иначе сломаются!
Сергей не возражал. Он молча побежал за инструментами и приступил к работе. Под её руководством. Она командовала, указывала, поправляла, сердясь, когда он ошибался, и хваля, когда делал всё верно. И в её груди, где годами царила пустота, вдруг забилось что-то тёплое. То, что она давно забыла. Жизнь.
Через пару недель она внезапно заметила: ноги дрожат меньше. Руки стали крепче. Дышать легче. Она спросила Ирину:
— Я что, лучше себя ощущаю?
Та хитро улыбнулась, словно владеет каким-то великим секретом.
— Это всё Лёшка, — заговорщицки прошептала она. — Он вас, как дитя малое, обманывает. Пока рассказывает байки про свои садовые успехи, вам ложку за ложкой подкладывает.
Заговаривает зубы, а вы всё подчистую съедаете. Говорит: «Её кормить надо, как на убой, чтобы силы были». А сам — сидит, смотрит, как вы кушаете, и улыбается. Как отец, что сына кормит.
Тамара Дмитриевна застыла. Он заботился. О ней. О старой, одинокой, гордой женщине, которую никто не любил. Он делал это тихо, без слов, без пафоса. Просто — делал.
Вечером, когда Сергей ушёл в свою комнату, она сидела в кресле, глядя на тени от деревьев, и вдруг ощутила импульс. Не мысль. Не желание. Приказ изнутри.
Она упрямо сжала подлокотники. Стиснула зубы. Собрала всю волю, словно перед прыжком в пропасть. И… поднялась.
Ноги задрожали. Покололо в суставах. Но они выстояли.
Один шаг.
Второй.
Третий.
Она шла. Она шла! Сама. Без кресла. Без опоры. Как человек. Как живой человек.
И только потом, измотанная, но счастливая до слёз, опустилась обратно.
Она снова могла ходить.
Сад преображался. Каждый день — новая победа. Но Сергей, хоть и был сильным, не разбирался в тонкостях садоводства. Он не умел правильно пересаживать тюльпаны, не знал, как формировать кусты, как сочетать оттенки. Однажды он неуверенно произнёс:
— Тамара Дмитриевна… Я тут в садовом магазине познакомился… там девушка работает, Ольга. Очень толковая, всё знает о цветах. Может, пригласим её на пару дней, чтобы помогла с клумбами? Она недорого возьмёт.
Тамара Дмитриевна улыбнулась. Не просто улыбнулась — поняла. Увидела в его глазах то, что он ещё не осознавал: тоску по теплу. По свету. По женщине.
— Конечно, Сергей, зови свою Ольгу. Отличная мысль.
