— И как долго это будет продолжаться, Тамара? Сколько ещё ты будешь её терзать?
Игорь ворвался в квартиру, не удосужившись снять куртку. Ключи с грохотом упали на тумбочку в прихожей, и он направился на кухню, где Ольга спокойно нарезала овощи для салата. Он застыл в центре комнаты, лицо его покрылось красными пятнами — явный признак того, что он только что разговаривал по телефону с матерью. Ольга не дрогнула и не повернулась к нему. Нож в её руке продолжал монотонно отбивать ритм по разделочной доске: стук-стук-стук. Этот равномерный звук стал единственным ответом на его вопрос.
— Я с тобой говорю! — он повысил голос и приблизился к ней. — Она опять плакала. Говорит, что ты обращаешься с ней, как с чужой, словно начальница на работе. «Лидия Ивановна, Лидия Ивановна…» Что, язык не поворачивается сказать простое «мама»? Это же элементарное уважение! Она всё для нас делает, старается изо всех сил, а с твоей стороны — холодная стена. Что ты за человек такой?
Он метался по кухне, от одного угла к другому, словно зверь в клетке. Его речь была спутанной, наполненной чужими обидами и болью, которую он впитал за полчаса телефонного разговора и теперь изливала на жену. Он говорил о сыновней обязанности, о святости матери, о необходимости уважать старших. Он почти дословно повторял жалобы Лидии Ивановны, не осознавая, что говорит чужими словами. Ольга продолжала нарезать перец. Красные, жёлтые и зелёные полоски аккуратно ложились в миску. Её молчание и подчеркнутое спокойствие лишь разжигали его гнев.
— Ты хоть представляешь, как ей больно? Она видит, как другие невестки и свекрови общаются, как живут душа в душу. А ты? Кажется, будто специально провоцируешь её. Как будто тебе приятно наблюдать за её переживаниями. Неужели так сложно переступить через свою гордость и сделать пожилому человеку хотя бы маленькое удовольствие? Одно слово! Всего лишь одно слово!
Он выдохнул, остановился у окна, тяжело дыша, и посмотрел на неё в ожидании ответа, оправданий, ссоры — чего угодно, что могло бы разрядить напряжённость. И тут нож замер.
Ольга положила его на доску, вытерла руки о полотенце и медленно повернулась к мужу. Она встретила его взгляд, в её глазах не было ни вины, ни злости — только холодная, безусловная ясность.
— Игорь, давай поставим точку раз и навсегда, — её голос звучал тихо, но каждое слово резало сознание, словно осколок стекла. — У меня есть мама. Одна. Я её люблю и называю мамой. Твоя мать, Лидия Ивановна, — достойная женщина, я желаю ей здоровья и долгих лет. Моё обращение к ней по имени и отчеству — это проявление уважения, высшая его форма в нашем случае.
Она сделала шаг вперёд, сокращая расстояние между ними. Он инстинктивно отступил.
— То, что она от меня требует, — это не выражение тепла. Не стоит путать понятия. Это дешёвая, примитивная манипуляция. Попытка установить надо мной контроль, показать, кто в вашей семье главный. Это способ стереть мою личность и вписать меня в удобную для неё схему, где я играю отведённую роль. Ей нужна не дочь, с которой считаются. Ей нужна покорная служанка с улыбкой, исполняющая её команды, угадывающая желания и подтверждающая её статус хозяйки положения.
Она подошла к столу, взяла стакан с водой и сделала небольшой глоток. Её движения были плавными и уверенными.
— И раз уж ты так переживаешь о её чувствах, а не о моих, раз её обиды для тебя важнее мира в нашем доме, то предлагаю компромисс. Ты можешь ездить к своей матери хоть каждый день. Один. Слушать её жалобы часами, утешать, дарить подарки и называть так, как ей угодно. Это твоё право и обязанность как сына. Но в этом доме тема моего обращения к твоей матери закрыта. Навсегда. Если я услышу об этом хоть слово, хоть намёк, тебе придётся выбирать, с чьей мамой ты будешь жить — с моей, в этой квартире, или со своей.
Ультиматум Ольги не взорвался, как граната, а застыл в воздухе ледяной глыбой. Игорь смотрел на неё, и его праведный гнев, подпитываемый материнской обидой, угас, оставив после себя лишь растерянность и пепел. Он ждал слёз, криков, спора, но услышал лишь холодный, тщательно выверенный приговор. Он не ответил. Молча вышел из кухни и до вечера просидел перед экраном компьютера, бездумно перелистывая вкладки. Он не работал и не отдыхал, он просто прятался. Надежда, что всё как-нибудь разрулится само, стала его единственным прибежищем.
Следующие два дня прошли в состоянии хрупкого, искусственного перемирия. Они обсуждали бытовые мелочи, погоду, новости, тщательно обходя эпицентр конфликта. Игорь вел себя так, будто того разговора на кухне не было, будто жена не ставила его перед выбором. Он надеялся, что она остынет, забудет, передумает. Тамара же не проявляла враждебности. Она оставалась корректной, сдержанной и отстранённой, словно наблюдала за ним через невидимое стекло, ожидая, какое решение он примет. Она дала ему время, и его бездействие стало для неё самым красноречивым ответом.
В субботу днём, когда оба были дома, в дверь позвонили. Звонок прозвучал нетерпеливо, дважды, по-хозяйски. Игорь вздрогнул, а Тамара, сидевшая в кресле с книгой, не подняла головы, лишь перевернула страницу. Она всё поняла.
Игорь неохотно направился открывать. На пороге стояла Лидия Ивановна во всём своём сияющем великолепии. В одной руке она держала большую сумку, из которой доносился аппетитный запах выпечки, в другой — горшок с цветущей орхидеей.
— Игорёк, сынок! А я вот к вам, помочь молодым! — прозвучал её голос.
