Игорь шел немного позади. Их взгляды встретились, когда Алина внезапно остановилась, повернулась к Тамаре и серьезно поинтересовалась:
— А тебе грустно?
Тамара замерла.
— Иногда, — искренне ответила она, — бывает.
— Потому что одна?
Тамара сглотнула.
— Наверное, и поэтому тоже.
— Тогда я могу с тобой играть. Папа говорит, что если делиться грустью, она становится легче.
— Папа прав, — произнесла она чуть хрипло, — ты очень умная.
— Я просто слушаю, — беззлобно улыбнулась девочка.
Она взяла Тамару за руку. Ладонь была теплая, липкая от карамельки, но в этот момент — самое живое, что Тамара ощущала за долгое время. В голове всплыл образ — забытый, тусклый — того, кто мог бы быть… Ребенка, которого она не осмелилась родить. Вместе с ним — старая рана. Но теперь — не как удар, а как мягкий укол.
Тамара сжала детскую руку в ответ.
— Спасибо, Алина. Ты сегодня мне помогла.
— А ты мне. Папа меньше грустит, когда ты рядом.
Позже, когда они уселись на скамейке, а Алина тщательно сортировала листья по цвету, Тамара сказала:
— Она многое чувствует. Глубже, чем многие взрослые.
— Да, — подтвердил Игорь, — иногда даже страшно. Говорит прямо, заглядывает в душу. Наташа всегда говорила: «Алина — как лакмус». С ней не скроешь, что внутри.
— Я заметила.
Он посмотрел на Тамару:
— А вы… будто впервые позволили себе открыться.
Она опустила взгляд:
— Наверное, да. Я даже не знала, что во мне это еще есть.
Они помолчали. Вдруг Алина громко предложила:
— А давайте завтра вместе рисовать! У меня есть фломастеры и большие листы!
Тамара рассмеялась:
— Как тут откажешь?
— Никак, — сказал Игорь, — вы уже в команде.
— Тогда предупреждаю: рисую плохо.
— Главное — не рисовать грусть, — добавила Алина.
Тамара кивнула.
Они еще немного постояли у выхода из парка, обменялись парой слов — ни к чему не обязывающих, затем разошлись. Холод немного усилился, на асфальте леденеющие лужи хрустели под ногами.
По пути домой Тамара почти не думала. Ни о чем конкретном. Просто слушала, как трещит тонкий ледяной слой под ее шагами.
В квартире было тихо. Не та умиротворяющая тишина, а та, в которой слышно, как гудит холодильник и скрипит пол под ногами. Тамара включила лишь ночник на кухне — желтый, мягкий свет не резал глаза.
Пальто повисло на стуле, шарф — рядом. Сапоги остались у порога. Всё по привычке. Автоматически.
Она взяла стакан, налила воды. Сделала пару глотков и застыла у раковины, глядя в окно. Вечерняя морось превратилась в ледяную корку на карнизе. На фоне темноты появилось детское лицо — округлое, серьезное, с чуть вздернутым носом. И — голос. Без нажима, без осуждения. Просто вопрос.
— Ты одна?
Ответ не требовался — он и так был очевиден.
Она прошла в комнату, села на край дивана, собрала волосы в небрежный пучок. В теле — усталость, но не от прогулки или холода. Усталость старая, глубокая.
Мысли скользили в прошлое — словно кто-то пролистывал старый альбом наугад. Неудачные свидания, вечера в полумраке, кто-то рядом — но не близко. Слова поддержки, произнесённые автоматически. И то, о чем она почти никому не рассказывала.
Ей было восемнадцать. Крошечная кухня в общежитии, запах хлорки, ком в горле и телефон, молчание на сутки. И четкое, невыносимое ощущение: «Я не справлюсь. Лучше — так». Она давно не вспоминала об этом. Не хотела. Или, скорее, научилась обходить. Но почему сегодня эта память вновь возникла перед ней? Тамара закрыла лицо ладонями. Всё это время она жила будто вполсилы — ничего не разрушая, но и не создавая. И каждый раз, когда что-то начиналось, внутри просыпался страх. Вдруг снова придется выбирать. Вдруг снова не получится.
Она поднялась, подошла к шкафу, достала с верхней полки плоскую коробку. Открыла. Там — старая фотография, билет из «Приморска», обрывок письма. И среди прочего — карточка с УЗИ. Пожелтевший снимок. На обороте — дата и черточка. Без имени.
Провела пальцем по бумаге. Затем аккуратно положила всё на место. Не дрожащими руками — спокойно, без боли, просто пусто. Но эта пустота теперь не выглядела безнадежной. Пространство для чего-то, или кого-то. Она снова оказалась у окна. Морось сменилась мелким снегом. Свет фонаря дрожал в каплях на стекле. Тамара выдохнула — медленно, почти бесшумно. Сначала чувствовала себя странно. Потом — стало легче.
Тем временем, в другой квартире дверь тихо захлопнулась. Игорь оперся спиной о косяк и глубоко вдохнул. В воздухе витал теплый запах и едва уловимый аромат детского шампуня — после ванны Алины. Он еще минуту стоял, прислушиваясь к мягкому топоту маленьких ножек по полу, а потом медленно направился на кухню.
На кухне царила тишина. Он включил свет над плитой — мягкий, желтоватый. Налил в чайник воду, поставил на стол две чашки, одну затем быстро отодвинул — до Тамариной кружки пока было далеко. Не спешил.
«Сколько раз он готовил чай для двоих, которых еще нет?» — мелькнула мысль, но он сразу отмахнулся. Такие мысли казались бессмысленными.
— Хочешь какао? — позвал он, слегка повысив голос в сторону коридора.
— Только не сладкое, — тихо откликнулась Алина, — как в прошлый раз.
Игорь улыбнулся, представляя, как Тамара осторожно добавляет туда сахар, чтобы не было слишком приторно, но вкус сохранялся. Это маленькое воспоминание стало для него странным знаком, словно прошлое и настоящее переплелись в одной простой детали.
Он всыпал порошок, налил молоко, поставил на плиту. Опять тишина, но теперь она была не пустой — скорее, уютной. Вечерней, домашней. Через несколько минут Алина появилась в дверях — в пижаме с зайцами, с блокнотом и карандашами.
— Можно я порисую за столом? — спросила она почти шепотом, словно боясь нарушить тишину.
— Конечно, зайка, садись.
Девочка уселась напротив, раскрыла блокнот. Игорь сел рядом, помешивая какао.
Они молчали. В комнате слышались лишь легкий скрип карандаша и ровное бульканье воды в чайнике.
— Она тебе нравится? — вдруг спросила Алина, не отрывая взгляда от рисунка.
Игорь слегка удивился. Не ожидал, что именно она первой задаст этот вопрос.
— Кто? — переспросил он.
— Ты же знаешь. Та.
Он улыбнулся, хотя и с некоторой неловкостью.
— Да, нравится.
— А ты ей? — продолжала Алина, не поднимая глаз.
— Не знаю, — признался он, — пока не знаю.
— А хочешь?
Он посмотрел на дочку. В ее серьезном взгляде внезапно мелькнула взрослая мудрость — та самая, что напоминала ему взгляд жены, когда она задавала вопросы, на которые нельзя было соврать.
— Наверное, хочу, — тихо сказал он.
Алина кивнула, словно утвердилась в своем решении, и вновь сосредоточилась на рисунке.
