— Без жилья ты никому не нужна, — бросила Людмила Петровна в последний раз, хлопнув дверью так, будто хотела рухнуть весь дом.
Однако дом не рухнул. Он остался — светлый, с высокими потолками, липами под окнами и Мариной, которая впервые за долгое время ощутила себя настоящей хозяйкой.
Марина лично приводила квартиру в порядок, словно очищала душу после измены. Алексей ушёл бессловесно, забрав чемодан и с тёмными кругами под глазами — человек, которому вместо жены досталась суровая реальность. Он даже не стал пытаться что-либо объяснить. Просто собрал вещи и растворился, как акция, утратившая срок действия.
Людмила Петровна звонила ещё три дня — в голосе её звучала смесь ненависти, презрения и материнской обиды, словно она родила сына не для того, чтобы он жил в «чужом» жилище. Потом воцарилась тишина. Такая, какая бывает в квартирах после съезда жильцов.
Марина не страдала. Она — наводила порядок. Полки, стены, мысли. Она сменила шторы, выкинула старые полотенца, поставила на подоконник свежие цветы. А затем села на диван, налив бокал вина, и наконец осознала: свобода — это когда в твоём доме никто не упрекает за то, что тарелки расположены не по Фен-шуй, а вилки — не на привычных местах.
Прошло два месяца. Жизнь вошла в привычное русло. Утренний кофе, работа, вечерние прогулки в наушниках, где Бах сменял Цоя, а Цой — подкасты о личных границах. Марина даже начала улыбаться продавщице из ближайшего магазина — той самой, что раньше постоянно отпускала ей что-то с ехидным «у вас тут опять Алексей колбасу покупал вчера, как мило». Но теперь он перестал это делать.
И вдруг — звонок. Из прошлого. Из самого липкого, навязчивого и пахнущего нафталином угла воспоминаний.
— Маринушка, здравствуй! — звонко пропела Ольга, сестра Алексея, та самая, что когда-то на свадьбе танцевала пьяная с дядей Сергеем и с третьей попытки вызывала такси «до мамы».
Марина помолчала. Это приветствие звучало как приглашение в ловушку с крысами.
— Привет, — осторожно ответила она.
— Мы тут с мамой подумали… — начала Ольга, и Марина сразу поняла: дальше последует что-то нехорошее. Если в предложении фигурируют «мы» и «мама», значит, готовься.
— Ты же теперь одна, — продолжила Ольга, не скрывая удовлетворения. — А мы, честно говоря, все в таких тесных условиях… Мама, я, мой Виталик. Ты же знаешь, как у нас: двушка и трое, а ещё и мама всё время телевизор включает, голова гудит…
— Ольга, к чему ты ведёшь?
— Маринушка, ну мы подумали: не лучше ли тебе эту квартиру продать? Ты же не обязана держать её в одиночку. Купила бы домик за городом — там и просторно, и воздух свежий, и до нас ближе.
Марина почувствовала, как вино в бокале превратилось в уксус.
— Домик?
— Ну, домик. На троих. Ты, мы. Вместе. Все свои. Ты ведь теперь одна, а с нами будет веселее.
И тут Марина вдруг поняла — это не предложение. Это наступление.
— Ольга, давай без предисловий. Вы хотите, чтобы я продала свою квартиру, а деньги вложила в ваш дом?
— Ну, в наш общий! Мы теперь почти родные! Я тебе как сестра.
Сестра. Сестра, которая не пришла на развод. Которая шепталась с матерью мужа о «хитрой Мариночке с левыми документами». Сестра, которая теперь мечтала жить в центре чужим счётом и называть это «взаимопомощью».
— Ольга, у тебя удивительный талант: называть грабёж — поддержкой.
— Маринушка, не обижайся. Мы просто подумали — тебе ведь и страшно одной, и скучно. А у нас Виталик — ребёнок, семья, шум, жизнь.
— Спасибо, но мне уютнее даже с тараканами в подъезде, чем с вашей жизнью.
Разговор завершился сухо. Ольга ещё попыталась рассмеяться — мол, ну что ты, не воспринимай так серьёзно, просто идею бросила… Но Марина уже всё поняла.
А затем пришла сама Людмила Петровна. В пальто, источающем запах старого шкафа и праведной ярости.
— Ты эгоистка, — сказала она, едва переступив порог. — У тебя две комнаты, а у моей дочери — диван в проходной!
— А у меня — покой, — ответила Марина, не приглашая войти дальше.
— Что ты вообще за человек? — продолжала свекровь, оглядывая коридор, словно ища, где начать перестановку. — Молодая, здоровая, а сидишь здесь, как старая дева. Дом пустой! Не для этого родители тебе жильё оставили, чтобы ты здесь как привидение обитала!
Марина впервые в жизни улыбнулась этой женщине — искренне, почти нежно. Это была улыбка обречённости, когда человек уже не боится, а лишь удивляется, насколько низко могут падать чужие ожидания.
