Он обошёл её и остановился напротив, наклонившись над столом. Теперь он не скрывал своего взгляда.
— Мы уезжаем завтра утром. В девять, чтобы избежать пробок, — произнёс он тоном, исключающим возражения. — И давай закроем этот разговор.
Тамара медленно поднялась из-за стола. Это движение стало её ответом. Спокойным, полным сдержанного достоинства, оно перечеркнуло его последнее слово, его приказ. Она не собиралась ни закрывать тему, ни отправляться в девять утра.
Пламя свечи слегка колебалось, и тень от её фигуры мелькнула на стене, став на мгновение огромной и искажённой. Она взяла свою тарелку и направилась к раковине. Каждый её шаг был выверен и лишён суеты. Она не демонстрировала неповиновение, а показывала факт: её вечер продолжается по собственному сценарию.
Сергей перегородил ей путь. Он не схватил её и не толкнул. Он просто встал в узком проходе между столом и кухонным гарнитуром, превращая своё тело в живую преграду.
Он был выше, шире в плечах, и сейчас использовал это преимущество, чтобы заполнить всё пространство, вытесняя из него воздух.
— Я не понял, — произнёс он с той же убийственной тишиной. — Ты меня не услышала? Мы едем. Это не подлежит обсуждению.
— Я всё прекрасно услышала, — Тамара посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. Вблизи его лицо казалось высеченным из камня. — И я повторю свой ответ: я не еду. Мои выходные — это моё время.
Он склонил голову набок, с любопытством изучая её, словно биолог, наблюдающий за неожиданной реакцией подопытного существа. На его лице мелькнуло нечто похожее на разочарование, смешанное с брезгливостью.
— Твоё время? — произнёс он так, будто попробовал на вкус что-то испорченное. — Тамара, давай я объясню тебе простые вещи, если ты их забыла.
Есть слово «надо».
Моя мать — пожилой человек, которому тяжело. Это — «надо». Есть слово «семья». Это когда одни её члены заботятся о других. Это тоже «надо». А есть твои «хочу». Твои книги, подруги, спортзал. Как ты думаешь, что важнее?
Его монолог лился ровным, безэмоциональным голосом, словно зачитанный вслух устав. Он не спорил с ней, а объяснял её место в установленном им порядке вещей.
Методично, слово за словом, он обесценивал всё, что составляло её личную жизнь, превращая её интересы в пыль, в ничтожный каприз на фоне монументальной фигуры своей матери и её нужд.
— Это не каприз, Сергей. Это моя жизнь, — она ощущала, как внутри всё сжимается в ледяной комок, но голос оставался твёрдым. — У твоей матери есть ты. Ты — её сын. Поезжай и помоги ей. Почему эта обязанность автоматически ложится на меня?
Он рассмеялся, на этот раз громче. Смех был резким, лающим.
— Потому что ты моя жена! Всё просто, Тамара. Ты обязана заботиться о моей семье, моём доме, моей матери. Или ты думала, что брак — это только ужины при свечах и прогулки по парку? Нет. Брак — это служение. Ты — часть этой системы. Моя часть. И ты будешь делать то, что требуется для нормального функционирования этой системы.
Он говорил о ней так, словно она была лишь деталью механизма, шестерёнкой, которая вдруг решила вращаться в противоположную сторону. Не было ни любви, ни уважения, ни даже простой человеческой теплоты.
Только холодная, бездушная механика долга и подчинения. И Тамара с ужасающей ясностью поняла, что все эти три года она жила не с любящим мужем, а с хозяином, который был доволен, пока она исправно исполняла свои функции.
И вот первая же поломка, первый сбой — и маска сорвана, обнажив истинное лицо безжалостного контролёра.
— Твоя прямая обязанность — заботиться о моей семье, — повторил он, отчётливо выговаривая каждое слово. — Ты — часть этой системы.
Тамара молчала. Но это было не молчание испуганной жертвы или покорной жены, обдумывающей слова мужа. Это было оглушительное, плотное молчание патологоанатома над трупом их брака. Она больше не видела перед собой Сергея — мужчину, которого любила, с которым смеялась и строила планы.
Она лицезрела чуждую, холодную сущность, лишь носящую его лицо. Все его слова о «системе», «обязанностях» и «служении» были не аргументами в споре, а вскрытием, демонстрацией гнилых внутренностей их союза.
Она просто смотрела на него, и её спокойный, оценивающий взгляд выводил его из себя сильнее любого крика или слёз.
