Так он меня на руках к фельдшерице до Филиппа донёс. Я кричу, а он молчит и тащит.
– Донёс?
– Да, Петро его догнал на телеге, сказали. Там, в телеге, и родила.
Из комнаты вышел дед Иван.
– Ты чего у форточки села? Зябко ведь, – подошёл, сдвинул бабушку Маню с табурета у окна, прикрыл форточку, – Опять простудишься, насидишься!
– Дед Иван, ты роды принимал?
– Лучше бы и не брался. Когда мать твою Татьяну рожала, весь извёлся. Как вспомню…
– Я ему кричу: пуповину завяжи, а он весь белый, за телегу держится, чуть не уронил дитя. Сама уже справлялась.
– Сама… ага… сама… Я тебя успокаивал и заставлял тужиться, а ты орала, словно оглашённая на весь лес. Сама она… как же…
– Вот. А вы говорите, не любовь! – вставила Оксана, – Где ещё муж у жены роды принимал? А?
– Да какая любовь? Люди прочтут – рассмеются, – возражал дед Иван, – Нашла любовь! Ты ей всё расскажи, ничего не скрывай. Может, тогда поймёт. Жизнь – штука непростая, – вдруг предложил он.
Бабушка Маня махнула рукой, взяла спицы, села, завязала петлю, делая вид, что занята.
– Прекрати! Она же дитя ещё… Зачем позориться?
– Да какое дитя? У тебя уж Сергей был в её годы. Расскажи-расскажи…
– Ба-а? – протянула Оксана, но бабушка Маня лишь махнула недовязанным носком и нахмурилась.
Оксана посмотрела на деда Ивана.
– Мы разбегались. Было дело, – кивнул он.
– Расходились?
– Да не расходились, – не выдержала бабушка Маня, – Хоть к тому всё и шло.
Дед Иван ушёл. Видно, до сих пор стыдно за тот поступок.
– Расскажу уж. Мальчишки подросли. Всё вроде нормально. Сергею уж шестнадцать стукнуло. А тут… – бабушка Маня наклонилась, подтянула нить, застучала спицами. Воспоминания, кажется, нелёгкие. – Весной мне докладывают: муж на станции к другой бабе ходит. Я её знаю, она там работала какое-то время. Красивая, дородная, грудь большая, коса с кулак. Не мне, дурёхе, пара.
Я первое, что сделал – вспомнила Сергея, сына: заметила, что он прячет глаза, будто хочет что-то сказать, но боится. Сразу поняла – знал он. Может, и Сенька знал, но он поменьше, ещё не понимает, а Сергей…
И стало мне обидно: пришла домой, собрала чемодан и мешок, выставила на крыльцо. Жду, трясусь. Он пришёл, всё понял. Как будто начал объясняться, но я не слушала, сказала:
– Не меня, сынов позоришь! Уходи к ней, не позорь!
