И так обидно мне стало: домой пришла, чемодан и мешок ему собрала, на крыльцо выставила. Жду, трясусь…
– Не меня, сынов позоришь! Уходи к ней, не позорь!
– Он ушёл?
– Ушёл… К матери. Пришёл домой раз, два — не пускаю, не разговариваю. Потом говорил, что и не думал, что сердце у меня такое железное. Там-то он всё закончил, а вернуть меня обратно долго не мог.
Она взглянула в окно:
– Чем-то долго он там раздетый-то, – прищурилась, всматриваясь, – Запил тогда крепко. Мама Зинаида приходила, плакала, просила: пропадает, говорит, сын. А я… – бабушка Маня вздохнула, – Жалко было. Он во двор приходит, с ребятнёй возится, хозяйством занимается, а я и головой не веду — простить не могу. А потом закрываюсь в чулане — сижу, слёзы ручьём.
Однажды зимой пьяный пришёл, лёг под калиткой и заснул. Снегом припорошило. В итоге с Сергеем домой его притащили. Я смотрю на Сергея, а он рыдает — отца жалко. Ну и я расплакалась. А потом он рассказывал: проснулся дома, снова глаза закрыл, думал, что снится, так хотелось, чтобы сон длился дольше.
– Значит, простила?
– Да ну. Разве прощается такое? Потом уж мать твою Татьяну родили. Нам под сорок было. Всё сгладилось, как новый виток, – она улыбнулась, вспоминая, – Свекровь мою похоронили, хорошая была женщина. А потом и я заболела.
Оксана знала о бабушкиной болезни. Онкология по женской части, да ещё и не на ранней стадии. Мама не раз рассказывала, как бабушка Маня смирилась, приготовилась умирать, а дед Иван боролся за неё, поднимал, таскал по врачам, взвалил на себя всё хозяйство, пока лечили.
Потом уговорил ехать в Киев на операцию.
– Не хотела, рукой махала. Врач тогда сказала – поздно, мол, не стоит пытаться. А вот — живу.
Бабушка Маня посмотрела в окно:
– Что он там опять? Куртку не надел, простудится! Может, домой позови, куртку возьми. Волнуясь…
Оксана вскочила, улыбаясь:
– Бабушка, так что? Любви никакой?
– Почему же? Есть, наверное. В кино больше — да и в твоих книжках. Вот и пиши об этом.
– А в жизни?
– А в жизни… Не знаю, может, и есть где, только не у нас, – бабушка Маня сжимала дедову куртку.
– А что же тогда у вас?
– Так как мне знать. Это вы, молодые, в любви разбирайтесь. А нам-то зачем? – она подтолкнула Оксану, – Иди, иди, а то куртку не надел, мерзляк, замёрзнешь. Иди…
***
Ваш Рассеянный хореограф
