— Живой? — с горечью усмехнулся он. — Она страдала. Каждую ночь слушала это снова и снова. Зачем?
Чтобы помнить или чтобы терзать себя? Мне не хочется копаться в этом. Это её боль, а не наша.
Он вышел из комнаты, со стуком захлопнув дверь. Я осталась сидеть на полу среди разбросанных кассет. И понимала, что он ошибается. Теперь это была и наша рана тоже. И я обязана была докопаться до истины.
На следующее утро Андрей вел себя так, словно ничего не произошло. Но я застала его в комнате матери. Он стоял над коробкой с кассетами, держа в руках большой мусорный пакет.
— Что ты делаешь?
— Избавляюсь от этого хлама, — ответил он спокойно. — Я не позволю этому… цирку опорочить память о ней и отце.
— Опорочить? Андрей, это и есть она! Её настоящая жизнь!
— Настоящая жизнь? — резко повернулся он. — Настоящая жизнь — это та, где она вырастила меня! А это… — он пнул коробку ногой, — постыдная тайна. Ложь. Я не хочу с этим сталкиваться.
В этот миг во мне что-то сломалось.
Его страх, его стремление сохранить удобный, очищенный образ матери вместо того, чтобы принять её настоящей.
— Ты не имеешь права.
— Я её сын. У меня есть все права.
Он начал скидывать кассеты в мешок. Я наблюдала, как исчезают «Наш смех», «Первая гроза», «Вокзал» в черной пасти полиэтилена. Он стирал её.
Всё. Хватит.
Я молча покинула комнату.
Вернулась спустя минуту, когда он уже завязывал мешок. В руках была одна из записывающих машинок и кассета, которую я успела спрятать — самая последняя, без подписи.
Я нажала на «плей». Голос Тамары Ивановны звучал утомлённо, но спокойно.
— …знаешь, сегодня мне приснился сон. Будто мы снова там, на нашем берегу. И ты смеёшься. Я почти забыла твой смех, представляешь? Столько лет прошло. Говорят, время лечит. Врут… Я всегда буду помнить, Игорь.
Игорь. Вот оно — имя.
Андрей застыл.
— …Андрей вырос. Он хороший мальчик, но он тебя не знает. И никогда не узнает. Это мой выбор. Я вышла замуж за Владимира, он хороший человек, он дал Андрею свою фамилию.
Я не смогла пойти против воли отца, не смогла всё бросить. Испугалась. А ты… ты ведь ждал. Я знаю, что ждал. Прости меня, Игорь. Прости, что он носит чужое имя. Прости, если сможешь.
Запись закончилась. Андрей стоял неподвижно. Его мир рухнул. Отец, которого он смутно помнил, оказался не настоящим отцом. Вся его жизнь строилась на лжи.
Я смотрела на него без жалости. Лишь с холодной решимостью. Теперь у меня было имя. И я найду этого человека.
Я должна была завершить эту историю.
Андрей выбросил мешок с кассетами. Мы не обменялись ни словом. Он заперся в своём горе, а я — в своей решимости.
Поиски оказались сложнее, чем я ожидала. В фотоальбоме я обнаружила снимок: смеющаяся Тамара Ивановна, а на обороте — «И.Б.». Игорь Бондаренко? Савельев? Смирнов?
Два дня я провела в городских архивах, перебирая списки геологов — была уверена, что он из той же среды, что и её отец.
