— Пап, а почему ты вчера сказал тёте Олесе, что любишь её? — простой детский вопрос, и по спине пробежал ледяной холод. Алексей вздрогнул, опустил плечи, будто на них свалился непосильный груз.
Он глядел на дочь, их Аню, эту маленькую третьеклассницу, и казалось, что она не просто спросила, как прошёл день в школе, а выложила на стол нечто ужасающе тяжёлое, сверкающее, словно сталь… бомбу замедленного действия.
Я стояла у окна, в своём привычном уголке — между чайником и занавеской, в тени чужого мира, но в самом центре их драмы.
Ирина — жена Алексея.
А вообще-то, я — это я. Потому что в какой-то момент внутри словно оборвалась струна, или, напротив, натянулась до невыносимой боли, и я вдруг услышала себя — стук сердца, сбившееся дыхание и эхо этого страшного вопроса.
История, если честно, началась намного раньше. Двадцать лет совместной жизни. Девятилетняя дочь. У него работа, у меня — работа.
Семья, как семья, всё по привычному порядку, всё, как у всех. И самое страшное — мы никогда по-настоящему не ссорились… до вчерашнего вечера.
А теперь — вязкая, зловещая пауза. Кухня маленькая, тесная, словно ловушка. Алексей молчит, словно потерял дар речи.
Аня ждёт ответа, вопросительно приподняв брови, не понимая внезапной тишины. Я молчу, потому что в такие моменты слова застревают в горле, голос предательски исчезает.
Тишина такая, что кажется, будто воздух натянут, как струна, готовая лопнуть.
— Папа, — повторяет Аня, дёргая его за рукав тонкого свитера. — Ты же говорил, что любишь только маму…
Я слышала. Чайник закипел, издал прощальный бульк и сам выключился. Вот и весь ответ. Алексей даже не повернулся к дочери. Его глаза — только на мне. — Аня, — начал он хрипло, запинаясь, — иногда… взрослые говорят глупости, не подумав. Я не хотел, чтобы ты это услышала.
— Это как ругательство? — удивилась она. Хуже, дочка, намного хуже… Я закрываю глаза, втягивая горький запах чая, с примесью предательства, и ощущаю, как мир вокруг тускнеет.
Дочь, муж, кухня — всё вдруг окутывает меня липкой, удушающей пеленой тумана.
Я ещё слышу — где-то вдали, словно через толщу воды, — как скрипнуло кресло, как кошка спрыгнула со стула, как Аня тонким голоском спросила: «Мама, ты плачешь? Ты же не плачешь…»
Нет, я не плачу. Кажется, я просто перестала существовать. Любовь. Измена. Семья. Всё вдруг кажется нелепым и болезненно обесцененным одним детским вопросом.
Ни одного искреннего слова не произнесено вслух. Но воздух уже наполнен ядом, словно мы не мы — три актёра, забывшие свои роли и отчаянно пытающиеся вспомнить, что же будет дальше.
