Я осталась в нетронутой тишине: чай остывает, окна тонут в сумерках, а сердце немеет. Мне вдруг захотелось закричать на весь дом: «Я не хочу быть сильной! Не хочу, чтобы моя жизнь была чьей-то опорой, надёжной стеной!
Я тоже хочу стать маленькой девочкой — хотя бы на один вечер…» Но разве так можно? На следующий день я встретила Олесю на улице. Она была одета просто — синее пальто, светлый платок. Мы не обменялись ни словом.
Просто стояли, наверное, минуты две, глядя друг на друга — и этой немоты хватило для понимания всего. Олеся моргнула, ища глазами спасительную деталь — кончик шарфа, пуговицу, что-то, за что можно уцепиться.
— Мне жаль, Ирина. Я не… этого не должно было случиться. — Но случилось. Всё. Я развернулась и пошла прочь, чуть не споткнувшись о бордюр. Тошнота, сбивчивое дыхание, ледяной холод. «Почему я должна быть мудрее всех?» — мелькнуло в голове, словно проклятие.
Мудрость — не награда, а тяжкое бремя. Чем дольше живёшь, тем яснее понимаешь: человеку порой недоступна не истина, а искреннее желание жить честно… Ане я так ничего и не объяснила. Маленькая? Возможно. Или просто не хватило сил. Алексей всё чаще молчит, Олеся избегает встреч.
Я варю кофе на автомате, глажу рубашки, смотрю в окно и вижу лишь уличные фонари, прохожих, спешащих по своим делам… А мы словно выпали из общего ритма — потерялись. В душе — выжженная пустота. Но время течёт, замирая на каждой новой паузе.
*** Казалось, в душу вкрался ледяной змей и свернулся тугим кольцом. Мир вокруг потускнел, словно выцвел под палящим солнцем.
Знакомые вещи утратили смысл: бельё сохнет не ради тепла, а по привычке, еда — лишь бы не рухнуть в бездну, улыбки — чтобы отвести чужие, полные вопросов взгляды. Аня уходила в себя, словно в раковину. Часами сидела на подоконнике, наблюдая за жизнью за стеклом.
Вечерами тихо, словно тень, подходила ко мне, обнимала за плечи и замирала рядом, будто ища защиты. Грудь сжимала невыносимая тоска, но губы молчали — слова, словно осколки стекла, только ранили глубже.
Алексей, почувствовав неладное, старался чаще быть дома: приносил пирожные, болтал о работе, с показным интересом расспрашивал об учёбе дочери. Всё было правильно, до ужаса правильно, если бы не эта едва уловимая, разъедающая фальшь.
Словно играем в семью, разыгрываем чужую, фальшивую пьесу на зыбких ногах.
