— За мандаринами зашла, — спокойно ответила Тамара. — А ты, я вижу, здесь работаешь?
— Да… временно, — соврал он, и глаза его забегали. — Фасовщик… мерчендайзер…
Она замечала, как ему стыдно. Как он пытается скрыть руки с обломанными, грязными ногтями.
— А ты… хорошо выглядишь, — выдавил он. — Богатой стала, да? Слышал я…
— Я много трудилась, — пожала плечами Тамара.
Между ними возникло молчание. Это была самая неловкая пауза в её жизни. Ей хотелось развернуться и уйти, но что-то удерживало.
— Как… как дети? — спросил он, и в голосе его появилась тоска.
— У них всё отлично. Ирина учится в языковой гимназии, занимается танцами. Владимир ходит в бассейн, мечтает стать программистом.
— Понятно, — он опустил голову. — А я… я даже с днём рождения их не поздравил. Мать не разрешает звонить. Говорит, ты их против нас настроила.
— Я им никогда не говорила о вас плохо, Дмитрий. Они сами всё понимают. Они уже взрослые.
Он поднял на неё глаза, и в них стояли слёзы. Пьяные, жалкие слёзы.
— Таня… у нас всё плохо. Мать тяжело больна. Сахарный диабет, ноги отказывают. Вся пенсия уходит на лекарства. Я после того, как ты ушла, пытался устроиться… то здесь, то там… не получалось. Начал пить. Мать ругается… Денег совсем нет. Я вот тут за копейки вкалываю с утра до ночи.
Он сделал шаг к ней, понизив голос до шёпота.
— Таня, я знаю, что виноват перед тобой. Дурак был, маменькин сынок. Но ты же не чужая. Помоги, пожалуйста. Дай немного денег в долг. На лекарства маме. Я верну. Честно. Как только…
Тамара смотрела на этого сломленного, опустившегося человека, и ей было его невыносимо жаль. Но она знала, что не даст ему ни копейки. Не из-за жадности. А потому, что это ничего не изменит. Её деньги лишь продлят их жалкое существование в том болоте, которое они сами создали.
— Я не дам тебе денег, Дмитрий, — сказала она тихо, но решительно.
— Почему? — его лицо исказилось обидой. — Тебе жалко, да? Зазналась!
— Нет, не жалко. Просто это бесполезно. Дело ведь не в деньгах. Дело в тебе. И в ней. Вы не изменились. Я могу дать тебе деньги, и ты их пропьёшь. Или отдашь ей, и она потратит их не на лекарства, а чтобы укрепить власть над тобой. Я не хочу в этом участвовать.
Она отступила на шаг, готовясь уйти.
— Ты жестокая! — выкрикнул он ей в спину. — Бессердечная!
Тамара остановилась и повернулась.
— Жестокая? — усмехнулась она. — Нет, Дмитрий. Жестокость — это отбирать у человека зарплату и обвинять в воровстве. Жестокость — это шантажировать детьми. Жестокость — это превращать жизнь близкого человека в ад. А я просто живу своей жизнью. И вам советую начать жить своей. Встань на ноги, найди нормальную работу, перестань пить и слушаться маму. Стань, наконец, взрослым мужчиной. Может быть, тогда и дети захотят с тобой общаться. Прощай.
Она развернулась и направилась к кассе, не оглядываясь. Она набрала полную корзину мандаринов, расплатилась и покинула магазин.
Сев в свой тёплый, уютный автомобиль, она на мгновение прижалась лбом к холодному рулю. Из глаз скатилась одна-единственная слеза. Это была слеза не по нему. Это была слеза по той забитой, несчастной девочке, которой она когда-то была. Она оплакала её и отпустила навсегда.
Потом выпрямилась, взглянула в зеркало заднего вида, поправила причёску. Включила музыку, и салон наполнился весёлой новогодней мелодией. Она направлялась домой. К своим детям. В свой уютный, прекрасный дом. В свою новую, счастливую жизнь, которую она построила сама. С нуля.
