— А когда ужин будет? — прозвучал голос из прихожей.
Тамара застыла посреди кухни, держа сковороду в руках. Вода медленно стекала по её локтю. Она даже не заметила, как открылась входная дверь. Или просто не захотела этого слышать. Не сегодня. Не после того, что произошло.
— Вы… — Она медленно обернулась, — …ключи себе сделали?
На пороге стояли родители мужа — с таким видом, будто они на своей территории. Виталий уже снял обувь и направился по ковру в гостиную. Светлана, держа сумку и с видом хозяйки, внимательно осматривалась, словно проверяющий инспектор.
— Мы же говорили, — махнула рукой Светлана, — что если решим, зайдём. У вас ведь пусто! Молодёжь чем занята? В телефонах сидите, а пожилые голодные.
— И холодильник у вас шумит, слышишь, Алексей? Опять что-то не так, — добавил Виталий, проходя мимо Тамары и похлопав её по плечу. — О, пахнет капустой! Борщ варишь?
Тамара вытерла руки о фартук. Её губы дрогнули.
«Сейчас сорвусь… Прямо сейчас…»
Но она молчала. Уже в сотый раз. Потому что это были родители мужа. Потому что с ними спорить ей велено не было. Потому что так принято — терпеть, проглатывать обиду, улыбаться.
— Ну и когда ужин? — повторила Светлана, опускаясь на диван. — Мы с дороги, ноги гудят. Хоть бы воды налили… Ох, невестки нынче не те. Вот я в своё время…
Тамара обернулась, медленно сняла фартук, повесила его на крючок и заглянула внутрь себя — туда, где некогда жило терпение. И не обнаружила там ничего — ни тепла, ни силы, ни желания. Только пустоту, сжатую тугим узлом.
…Почти десять лет назад, она стояла у этой же двери в платье, держала в руках букет ромашек. А Светлана цокала языком:
— Просто, конечно, но сойдёт. Главное, чтобы детей быстро родила. Знаешь, у нас род Алексеевых не для украшения.
Она тогда смеялась, принимая это за безобидную шутку. Потом был медовый месяц — и первый визит Светланы. Та привезла кастрюлю голубцов и целую лекцию о том, как правильно гладить сыну рубашки, сколько соли класть в суп и почему замороженная зелень — «деревенщина».
Потом всё вошло в привычку: она всегда готовит не так, сидит неправильно, смотрит не туда и вообще слишком худощава для нормальной женщины. А ещё — работает. Это особенно раздражало мать мужа:
— Женщина должна быть дома! Хватит гоняться за карьерой и грошами!
Но Тамара стремилась не за деньгами — а за собой. Чтобы не раствориться в роли «удобной», не исчезнуть под грузом чужих требований. И молчала. Всегда молчала.
До сегодняшнего дня.
— Я не поняла, где ты? — повысила голос Светлана. — Посуда в раковине, а на плите пусто. Алексей, включи телевизор, хоть что-то нормальное посмотрим…
Тамара подошла к проходу, остановилась и произнесла медленно, чётко, словно каждое слово срывалось с высоты:
— Ужин требуйте у себя дома. А сейчас… убирайтесь.
Виталий обернулся, прищурился:
— Это ты с нами так разговариваешь?
— Да. Именно так. Хватит. Довольно. Всё.
Светлана поднялась. Её губы дрожали — от возмущения или шока, Тамара не могла понять.
— Что ты себе позволяешь?
— За десять лет вы себе позволяли слишком много, — ответила она спокойным, почти холодным голосом. — Вы приходите, когда хотите. Лезете ко мне в кастрюли, спальню, кошелёк. Учите, указываете, осуждаете. Но это мой дом. И хозяевами здесь являетесь не вы.
Наступила глухая тишина. Виталий потянулся к куртке, но без прежнего важного вида. Светлана стояла, будто пытаясь понять — всерьёз ли это?
— А твой муж что скажет? — выкрикнула она, голос срываясь в почти истерику.
Тамара глубоко выдохнула.
— Спросите у него. Но не здесь. А у себя дома.
Дверь хлопнула. Тихо, но звук раздался внутри, словно громовой раскат. Тамара осталась стоять в проходе, как после урагана, в котором она — единственная, кто выжил.
Колени дрожали, ладони вспотели. Она прислонилась к стене, а сердце билось в груди так, будто собиралось вырваться наружу.
— Всё… — выдохнула она с удивлением в голосе. — Я это сказала. Я… действительно сказала.
