Народ у нас спокойный, добрый.
Если понадобится съездить в соседнюю деревню — обращайся ко мне.
Ну, я пошла.
Татьяна заперла дверь медпункта на ненадежный замок и послушно последовала за Натальей Ивановной.
Домик у нее оказался маленьким, но невероятно уютным и теплым.
В воздухе витали запахи свежего хлеба, сушеных трав и чистоты.
В горнице стоял старенький телевизор, сервант с посудой за стеклом, а на столе лежала белоснежная скатерть.
Здесь царили порядок и спокойствие, которых так не хватало в ее новом «царстве-государстве».
Хозяйка показала ей небольшую комнатку с одним окном, выходящим в сад.
Кровать была аккуратно заправлена, на подушках лежала вышитая думочка. — Вот твоя келья.
У меня тихо, я одна, так что спать будешь хорошо.
Смотрю, ты девушка скромная, спокойная.
Только уж слишком молодая.
Сколько тебе? — Двадцать шесть, Наталья Ивановна.
Уже не девчонка, — улыбнулась Татьяна. — Двадцать шесть… — задумчиво протянула та. — Это здорово.
Одна?
Сердечный товарищ не затерялся где? — Одна.
Никого.
С этого момента началась ее новая жизнь.
Работа, не зная графика: и днем, и ночью, и в лютый мороз, и под осеннюю слякоть.
Вместе со Степановной они вымыли, вычистили, выбелили медпункт до стерильного блеска.
Он преобразился, засверкал, наполнился запахом лекарств и антисептиков.
Теперь он внушал не уныние, а надежду.
Люди приходили не сразу, осторожно, присматриваясь.
Пожилые с повышенным давлением, молодые матери за советом, женщины за «чем-нибудь от нервов».
Появлялись и мужчины с дрожащими руками и помутневшими глазами, настойчиво прося «плеснуть спиртного для согрева».
Но здесь Татьяна была непреклонна и строга.
Она не читала нотаций, а просто, глядя прямо в глаза, говорила: «Не здесь и не у меня.
Идите, отдохните».
И они, ворча, уходили, но уважение к ней только росло.
Она была занята с рассвета до заката.
На обед ходила к Наталье Ивановне, но если больных было много, старушка сама приносила ей в медпункт еще теплые щи и пирожки.
Ужин всегда ждал ее дома, накрытый на чистой скатерти.
Татьяна платила ей безмерной благодарностью и помощью по хозяйству.
Между ними возникла тихая, крепкая связь, странный и трогательный союз молодости и опыта.
Пришла зима, укрыв деревню пушистым снегом, затем отступила, уступив место весенней капели и первому робкому солнцу.
Татьяна работала.
А еще в ее жизни появился он.
Его звали Дмитрий.
Высокий, молчаливый егерь с пронзительными серыми глазами цвета грозового неба.
Он проводил почти все время в лесу, но когда приходил в деревню, то неизменно заглядывал в медпункт — то руку поцарапал, то справку попросил.
Сначала отказывался присесть, потом задерживался на минуту-другую, а затем они могли часами говорить о жизни, природе, звездах.
Потом начались их вечерние прогулки за околицей, где ничто не мешало им идти рядом, касаясь руками.
Однажды, под самое утро, когда мир погрузился в предрассветную, самую глубокую тишину, в окно Натальи Ивановны застучали с такой силой, что стекла задребезжали.
Обe женщины вскочили с постелей словно ошпаренные.
Наталья Ивановна, накинув платок, отдернула занавеску и увидела перекошенное от ужаса лицо соседа. — Наталья Ивановна!
Быстро!
Где медичка-то?!
Дмитрия ранили!
В лесу!
Сердце Татьяны упало в пятки и застыло.
Действия, доведённые до автоматизма, — она натянула одежду, схватила тот самый оранжевый чемоданчик и выбежала на улицу.
Наталья Ивановна, крестясь, поспешила следом.
Медпункт распахнули.
Трое мужчин, запыхавшись, испачканных в грязи и крови, внесли на самодельных носилках тело Дмитрия.
Он был без сознания, лицо мертвенно-бледное, а на груди, прямо у сердца, зияло страшное, рваное пятно. — Звоните в скорую!
Побыстрее! — ее голос звучал чуждо, металлически, без эмоций, лишь с яростью и волей.
