Утром она проснулась в полном здравии.
Слабость исчезла, грудь дышала свободно и легко, горло не причиняло боли.
Вспомнив о ночном визите, она потянулась рукой под одеяло.
Пальцы наткнулись на что-то тканевое и теплое.
Это оказалась кукла.
Неприметная, сделанная своими руками, но такая родная. — Мам!
Мне стало лучше!
Меня домовой исцелил! — с этим восклицанием она бросилась к печи, где Тамара возилась с чугунами.
Владимир, доспавший на лавке, услышав слово «домовой», немедленно распахнул глаза.
Тамара сначала не поверила, списав всё на детские фантазии и бред, но потом Оля с торжеством протянула ей свою находку. — Смотри!
Он мне её подложил!
Волшебную!
Тамара взяла куклу, и её лицо побледнело.
Она отпрянула, словно увидела призрак, и тяжело села на лавку рядом с ошеломленным мужем. — Ты… Откуда это?! — Говорю же, он мне в ноги положил! — Батюшки, да не может быть… — прошептала Тамара, бережно поворачивая куклу в дрожащих руках. — Это же она… Моя Наташенька!
Я сама её сделала в детстве!
Завязывала на счастье, здоровье и удачу… Как же я её искала, когда замуж выходила и к свекру переезжала!
Весь сундук перерывала — нет, и всё тут!
Словно сквозь землю провалилась!
Оля смотрела на мать широко раскрытыми глазами, Владимир с недоверием окидывал взглядом тряпичное сокровище. — Значит, дедушка-домовой тогда её забрал, — продолжала Тамара, голос её дрожал от благоговейного трепета. — А теперь вернул тебе.
Видно, ИрИнка, твое здоровье и счастье ему дороже всего.
Пожалел он тебя, сиротку.
Теперь она твоя.
Береги её, как зеницу ока.
Оля восприняла куклу как величайшую святыню.
У Наташеньки не было лица — лишь лёгкий намёк на черты, стертые временем.
На голове — синий платочек, на теле — красное платьице-сарафан, из боков торчали мягкие, набитые ветошью ручки. — И молочка ему, голубчику, не забудь отлить, — напомнила Тамара. — Скажи: «Спасибо, дедушко-домовеюшко, что здоровье мне вернул».
Оле тогда было восемь.
В течение следующих восьми лет, до шестнадцати, Наташенька оставалась её самой преданной и тайной подругой.
Она хранила куклу под подушкой, брала с собой на речку или в лес по ягоды.
Делилась с ней самыми сокровенными мыслями, смелыми мечтами и горькими обидами.
Кукла, конечно, молчала.
Но Оле часто казалось, что именно безликая голова подсказывает ей правильные решения, а по ночам на лбу ощущалось лёгкое, успокаивающее прикосновение, словно кто-то невидимый и добрый гладил её волосы.
В шестнадцать Оля, поддавшись зову новой жизни, отправилась в большой город — в Одессу.
Миловидная, скромная и сообразительная, она быстро устроилась горничной в семье местного профессора.
Белый передник, строгий распорядок, блеск паркета и серебра.
Она освоила умение прислуживать за столом, помогать барыне и её дочкам с одеждой, встречать гостей.
Ближе к лету семья собралась на дачу.
В суете сборов, упаковывая вещи в корзины, Оля с ужасом обнаружила, что Наташеньки нет.
Она тщательно обыскала все свои скромные пожитки — кукла исчезла.
Буквально на следующий день Оля слегла с высокой температурой.
Врач диагностировал сыпной тиф.
Хозяин, человек добрый, отправил её в госпиталь.
Лежа на больничной кровати, в бреду и жару, Оля была убеждена, что это конец.
Что без своего оберега она не выживет.
Две недели она находилась на грани жизни и смерти, после чего кризис прошёл.
