Медленно и мучительно она начала восстанавливаться.
Провела почти месяц в стенах больницы.
Когда силы вернулись, ее забрали прямо на дачу, и те два теплых, безмятежных месяца навсегда остались в памяти как островок спокойствия перед надвигающейся бурей.
А буря разразилась уже той же осенью.
Грохот орудий, лязг штыков и огонь революции ворвались в ее жизнь.
Великий Октябрь перевернул всё вверх дном.
Профессорская семья, охваченная страхом, поспешно покинула дом, растворившись в хаосе времени.
Оля так и не вернулась в родную деревню.
Она встретила молодого красноармейца с пламенными глазами и последовала за ним.
В жестокие годы Гражданской войны она не раз с холодным ужасом вспоминала свой тиф и мысленно благодарила судьбу, что перенесла болезнь раньше, чем она стала повальной, беспощадной эпидемией, уносящей жизни целых полков и городов.
Ее жизнь растянулась на целую эпоху.
Деревенская девочка, которая спала на полатях и носила лапти, стала свидетелем невероятных перемен: революции, падения империи, Великой войны, восстановления страны… Она пережила всех лидеров СССР, с изумлением следила за полетами в космос и расщеплением атома.
Даже первый президент новой Украины был избран при ее жизни.
До глубокой старости, до восьмидесяти трех лет, она трудилась скромным техническим сотрудником в Институте ядерной физики — хранительницей удивительного архива.
Она вырастила четверых детей, увидела восемь внуков и дождалась множества правнуков.
Ее не стало в 2001 году.
Ей было девяносто девять лет.
До самого конца она сохраняла ясность ума и острую память.
Любимой историей, которую она рассказывала внукам, прижавшимся к ее коленям, была сказка о тряпичной кукле Наташеньке и суровом, но справедливом деде Домовее.
Всю жизнь она глубоко в душе лелеяла тихую, слабую надежду, что хранитель однажды вернет ей ее оберег. — «В доме, где живет домовой, — говорила она, — всегда пахнет пирогами, там уютно и тепло».
В такой дом всегда хочется возвращаться.
Дети были абсолютно уверены, что в бабушкиной квартире домовой точно есть.
Ведь от бабушки Ирины не хотелось уходить, а воздух наполнял особенный, добрый и светлый покой.
Однажды ее взрослая внучка пожаловалась: — «Бабушка, а в нашей новой квартире домового точно нет.
То трубу прорвет, то проводка замкнет, то кот гадит где попало.
Сплошные неприятности!»
Старушка улыбнулась своей мудрой улыбкой: — «А попробуй его привлечь.
У нас в деревне был старинный обычай.
Брали старый валенок, привязывали к нему веревку и в полнолуние выходили на крыльцо.
Тащили его за собой и звали: „Домовой-домовушка, пойдем жить к нам!
Сулится тебе угощение и покой!“ Главное — не оглядываться и не смотреть на валенок, пока не переступишь порог.
Попробуй с обычным тапком на веревочке». — «Бабушка, а вдруг что-то… другое придет?» — испугалась внучка. — «Я была верующая и уважала науку, но в это верю,» — покачала головой старушка. — «Впитала с молоком матери.
Делай, как знаешь».
Для внучек ее рассказы были прекрасными, но воспринимались лишь как сказки.
Как же удивились они, когда после ее тихого мирного ухода нашли ее в кровати.
Лицо было удивительно спокойным, безмятежным, а на губах застыла легкая, едва заметная улыбка обретенного покоя.
На раскрытой, исчерченной прожитыми годами ладони лежала та самая тряпичная кукла, знакомая по бесчисленным рассказам.
Безликая, в выцветшем синем платочке и поблекшем красном сарафанчике.
Истерзанная временем, но целая.
Наташенька.
Она вернулась к своей хозяйке в самый главный, последний миг долгого пути.
И в тишине комнаты вдруг показалось, что пахнет свежеиспеченным хлебом, топленым молоком и теплом печной смолы.
Словно в дом вошел кто-то большой, добрый и невидимый, чтобы проводить ее в последний путь.
УКРАИНА
