Счастье, знаете ли, обладает своим ароматом.
Для кого-то оно пахнет свежей выпечкой и утренним кофе.
Для других — запахом новой книги или свежестью после грозы.
А для меня на протяжении последних тридцати лет оно было связано с запахом хлорки, моющего средства для посуды и горячего утюга, разглаживающего упрямые складки на рубашке мужа.
Я была примерной хозяйкой.
Не из-за призвания, а скорее по необходимости.
Необходимости заслужить хоть каплю одобрения в глазах свекрови, Ирины Викторовны.
Сегодня был ее день.
Среда.
День, когда она, словно ревизор из гоголевской пьесы, приезжала «проведать сыночка».
Моего супруга Алексея.
И заодно проверить, как я справляюсь с домашними обязанностями за неделю.
В дверной звонок прозвучал ровно в полдень.
Резко и требовательно, словно команда фельдфебеля.
Я вытерла уже и без того сухие ладони о передник и направилась открывать. «Некоторые» — это была я.
В ее системе координат женщина, не работающая с девяти до шести, автоматически считалась тунеядкой.
То, что эта «тунеядка» вставала в шесть утра, чтобы приготовить мужу завтрак и собрать обед, а ложилась за полночь после уборки и стирки, не имело значения.
Свекровь проигнорировала мой взгляд.
Она уже находилась в гостиной.
Сняв перчатку, она провела пальцем по полированной поверхности старинного комода.
Затем поднесла палец к глазам и нарочито сдула с него несуществующую пылинку.
Я молчала.
Что я могла ответить?
Что вчера вечером дотошно вытирала этот самый комод?
Что мыла полы, отодвигая всю мебель?
Бесполезно.
Ирина Викторовна умела найти грязь даже в стерильной операционной.
Это был ее дар.
Ее способ самоутвердиться, показывая мне мое место.
Она ткнула пальцем в сторону идеально чистого, до блеска начищенного металла.
Я сглотнула комок, подступивший к горлу.
Обида уже не была острой, как в первые годы брака, а превратилась в тупую, ноющую боль, похожую на старую рану.
Она стала частью меня.
Вечером вернулся Алексей.
Он был уставшим и голодным.
С жадностью он ел мой пирог, пока я, как бы между прочим, рассказывала о визите его матери.
Алексей вздохнул.
Тот самый усталый, раздраженный вздох, который я знала наизусть.
Вздох, означавший: «Опять ты за свое».
Мелочи.
Моя жизнь, мое достоинство, мое выгоревшее дотла терпение — всё это для него было мелочами.
И в этот момент, глядя в его сытые, не желающие ничего замечать глаза, я поняла: всё.
Предел достигнут.
Дальше — только пропасть.
Идея не пришла ко мне сразу.
Она созревала во мне несколько дней, как тесто на дрожжах.
Сначала робкая мысль, затем — четкий, почти военный план.
План маленькой, тихой, но сокрушительной революции.
За ужином в воскресенье я произнесла это.
Алексей оторвался от телевизора.
