Мамин почерк, аккуратный и разборчивый, покрывал страницу: «Дорогие мои, когда вы прочитаете эти строки, меня, вероятно, уже не станет.
Этот дом был всей моей жизнью и жизнью вашего отца.
Здесь мы вас воспитывали, здесь радовались и грустили, здесь старели.
Он никогда не отличался размерами или роскошью, но всегда был наполнен любовью.
Понимаю, что ваши жизни сейчас далеко, и дом этот может показаться вам лишь обузой.
Но прежде чем принять решение, я прошу вас помнить одно…» Письмо прерывалось, словно Тамара Сергеевна не смогла подобрать нужных слов или время не позволило закончить.
На следующее утро Алексей подъехал на новой машине, припарковав её у ворот.
Я стояла на пороге и смотрела на него, ощущая, насколько он чужд этому месту.
Его дорогой костюм никак не гармонировал с простой обстановкой двора, где мы когда-то бегали босиком. «Я привёз договор для оценщика,» — произнёс он вместо приветствия.
Я молча протянула ему письмо.
Он прочёл его, не выражая эмоций. «Письмо не закончено,» — заметил он. «Да, как и наш разговор о судьбе дома.» Мы вышли во двор, где среди опавших яблок и грядок, за которыми мама заботилась до последних дней, царила тишина.
Небольшой сад позади дома, где отец соорудил качели, теперь зарос травой. «Помнишь, как мы поссорились из-за качелей и оба упали, а ты сломал руку?» — спросила я.
На его лице мелькнула короткая улыбка. «А папа тогда на велосипеде отвёз нас в больницу: тебя на руках, а я ехал сзади и ревел громче тебя.» Внезапно мы оба рассмеялись, вспоминая забытые детские моменты.
Подарок на пятидесятилетие отца, когда торт упал со стола.
Первый раз, когда Леша перебрал с папиной наливкой.
