На следующий день начался настоящий кошмар. На мобильный сыпались звонки с угрозами, в почтовом ящике появлялись записки с обвинениями в обмане, а соседи смотрели исподлобья. Лариса, которая раньше всегда приветствовала Ганну и интересовалась её самочувствием, теперь при встрече демонстративно отворачивалась.
— Устроился ловко, — услышал Никита её голос в подъезде. — Притворялся заботливым, а сам всё глаз на квартиру положил. Старушка-то доверчивая была.
— Лариса, вы же знаете, как я к ней относился…
— Знаю теперь. Всё знаю.
Даже на новой работе в библиотеке, куда Никита устроился после долгих поисков, коллеги начали перешёптываться за его спиной. Кристина, библиотекарь средних лет, не постеснялась сказать вслух:
— Я бы тоже ухаживала за одинокой женщиной, если бы знала, что потом жильё в центре достанется! Хитро придумано.
— Кристина, вы ошибаетесь…
— Ну конечно. Все мы люди. Только себе признайся хотя бы.
Никита промолчал — слов не находилось. Как объяснить им всем, что два года он был рядом не ради выгоды? Что Ганна стала ему по-настоящему близким человеком? Что когда он ночами сидел у её кровати или слушал её рассказы о прошлом — он не думал ни о каком наследстве?
***
Прошла неделя — и к Никите нагрянули «наследники». София вместе с Владиславом и адвокатом с толстой папкой документов вошли в квартиру так уверенно, будто уже были её владельцами. Сразу заявили: завещание будут оспаривать через суд.
— Вы воспользовались доверием пожилой женщины, — холодно произнёс адвокат и уселся в любимое кресло Ганны. — Втерлись к ней в доверие лишь для того, чтобы заполучить недвижимость. Это типичный пример злоупотребления доверием.
— Она уже плохо соображала последние годы жизни, — добавила София с жадным взглядом по сторонам. — Склероз начался… забывчивость… Ты этим воспользовался и уговорил её изменить завещание.
— А где вы были эти два года? — тихо спросил Никита. — Когда ей было тяжело? Когда она болела?
— Мы живём вообще-то в другом городе! — резко ответил Владислав. — У нас своя жизнь и свои заботы! Но это не даёт тебе права присваивать чужое!
— Я ничего не присваивал…
— Посмотрим, что решит суд! — отрезала София.
Слушая их обвинения, Никита чувствовал внутри себя трещину. Это была не злость… это была боль. Боль за Ганну: ту самую женщину, которую племянница навещала раз в год и вдруг теперь называла «близкой». Боль за себя самого: ведь его искреннюю привязанность превратили в корысть.
Вечером того же дня «наследники» ушли прочь с обещанием «восстановить справедливость». Никита прошёл в спальню Ганны: всё здесь дышало её присутствием – книги на тумбочке у кровати, фотографии на комоде и кресло у окна – то самое место для чтения.
Он открыл шкатулку с документами – ту самую шкатулку Ганны – и среди бумаг обнаружил конверт со своим именем. Внутри лежало письмо – написанное знакомым почерком рукой дрожащей женщины:
«Дорогой Никита… Если ты читаешь это письмо – значит меня уже нет рядом… Я знаю: будут разговоры… осуждения… обвинения… Люди редко понимают тех, кто помогает просто так – от чистого сердца».
