В день, когда могла бы быть их сорок четвёртая годовщина — если бы не развод, — Дмитрий купил розу. Одну, насыщенного бордового оттенка, почти такую же, как та, самая первая.
Он долго не решался подойти к дому Екатерины, стоял у подъезда, колеблясь. А вдруг она заметит? Выйдет, скажет всё, что думает? Она имеет на это полное право.
Но в итоге он всё же подошёл к знакомому окну и оставил розу на подоконнике. Несколько мгновений смотрел на занавешенное стекло, затем развернулся и ушёл.
Екатерина обнаружила розу, вернувшись с рынка. Тот же глубокий бордовый бутон на длинном стебле. Она сразу поняла, от кого он. И знала, что должна бы выбросить его.
Но не смогла. Поставила в вазу рядом с засохшей розой, которую хранила все эти годы. Две розы — напоминание о том, что было, и о том, чего уже никогда не случится.
Поздно вечером позвонила дочь:
— Мам, ты получила?..
— Да, — коротко ответила Екатерина. — Передай ему: я не прощу. Никогда.
— Он знает, мама. Он и не надеется.
После звонка Екатерина долго сидела у окна, глядя на две розы. Одна — ломкая, высохшая, как прошлое. Другая — свежая, с капельками влаги на лепестках, как несбывшаяся мечта.
Она не простила. Не смогла. Но впервые за четыре года заплакала — не от боли измены, а от осознания утраты. От понимания, что есть раны, которые не затягиваются, сколько бы времени ни прошло.
***
Дмитрий стоял у цветочного киоска, разглядывая розы. Продавщица, давно уже запомнившая его, приветливо улыбнулась:
— Как обычно, Дмитрий, одну бордовую?
— Да, пожалуйста, Алла, — кивнул он, протягивая гривны.
Каждый месяц, в один и тот же день, он покупал розу и оставлял её на том самом подоконнике. Он знал: ответа не будет, прощения — тем более. Но продолжал этот безмолвный диалог — единственно возможный теперь.
С тех пор как он ушёл от Оксаны, прошёл почти год. Он снова стал посещать шахматный клуб, познакомился с новыми людьми. Дети и внуки иногда заглядывали в его скромную однокомнатную квартиру. Жизнь понемногу входила в привычное русло, хотя воспоминания о допущенной ошибке не отпускали.
Оксана первое время звонила — то угрожала, то умоляла, то обвиняла. Дмитрий выслушивал молча, не перебивая, а затем спокойно прощался.
Александр, к удивлению, не прервал общения — иногда приходил, делился новостями о работе в автосервисе, строил планы. О матери говорил мало — лишь упоминал, что она снова встречается с кем-то состоятельным, но до свадьбы дело так и не дошло.
Максим поступил в техникум, как мечтал. Дмитрий тайком от Оксаны помогал ему с оплатой учёбы — парень был толковый, просто раньше никто не занимался им всерьёз.
Екатерина никогда не выбрасывала эти розы. Она сушила их и складывала, как хронику несостоявшегося примирения. Не прощения — до этого она так и не пришла. Но признания. Признания того, что их история не завершилась окончательно. Что-то осталось — болезненное, тяжёлое, но живое.
Они больше не встречались. Жили в одном городе, иногда видели друг друга издалека, но не подходили, не говорили.
Два человека, разделённые настоящим, но соединённые прошлым. Два одиночества, между которыми продолжали распускаться розы — символ того, что могло бы быть, если бы не одна роковая ошибка.
Розы всё так же появлялись на подоконнике. И всё так же засыхали в вазе.
И в этом было что-то печально прекрасное — в молчаливом признании того, что случившееся уже не изменить. В осознании, что не каждое предательство можно искупить, не каждую боль — исцелить.
Иногда максимум, на что мы можем надеяться, — это не прощение, а просто признание. Признание того, что мы были. Что нам было больно. Что мы сожалеем.
Безмолвный разговор, не ожидающий ответа. Роза на подоконнике, вечно хранящая аромат тишины.
