Я ощутила странное, неуместное чувство ревности — к прошлому, которого мне никогда не было.
— Ее звали Татьяна. Она умерла семь лет назад. Болезнь, — произнес он, глядя куда-то мимо меня, словно сквозь стену. — Сыновья выросли и разъехались. Я вернулся в этот город год назад.
— Год? — вырвалось у меня прежде, чем я успела сдержаться. — Почему ты…
— А что я должен был сделать, Оксана? — Он повернулся ко мне с прямым взглядом. — Прийти в твой дом?
Я видел вас несколько раз: в парке, у театра… Ты шла под руку с мужем, вы о чём-то тихо беседовали. Ты выглядела умиротворённой и спокойной. Я не имел права вмешиваться.
— Зачем ты пришёл сегодня, Ярослав? — перебила я его. Мне нужно было это понять: зачем снова всколыхнуть мой мир, едва начавший заживать после утраты?
— В газете был некролог… Фамилия твоего мужа… Я запомнил её. И тогда понял: должен прийти. Не чтобы требовать чего-то или возвращать прошлое… Просто… чтобы либо закрыть эту дверь навсегда, либо приоткрыть её ещё раз. Сам до конца не понимал.
Он сделал шаг ближе.
— Оксана, я не прошу тебя забыть свою жизнь. По этому дому видно: ты была счастлива.
И твой муж… У него лицо доброго человека. Мне просто важно знать: осталась ли в тебе хоть искра от того пламени, что когда-то горело в избушке лесника?
Я смотрела на него — седого мужчину с усталым лицом, в котором лишь отдалённо угадывался тот безрассудный юноша из прошлого. А потом перевела взгляд на портрет Мирослава — его родное лицо излучало спокойствие и тепло.
Один подарил мне полгода огня, за которые пришлось расплачиваться всю жизнь.
Другой дал пять десятилетий уюта и душевного тепла, которое я научилась ценить слишком поздно.
— Я не знаю… — честно призналась я. — Не знаю, Ярослав. Всё, что мне известно сейчас: сегодня я похоронила своего мужа… И я его любила.
Он кивнул; в его взгляде мелькнуло понимание — без упрёка или обиды.
— Понимаю… Прости меня. Я приду через сорок дней… если ты будешь не против.
Он ушёл тихо. Щелчок входной двери не принёс облегчения; напротив — опустевший после поминок дом наполнился гулкими вопросами и тишиной.
Сорок дней… В православной традиции это время даётся душе на прощание с земным миром. А для меня эти дни стали сроком для того же самого прощания внутри себя.
Первую неделю я перебирала вещи Мирослава: это было одновременно больно и исцеляюще.
Вот его любимый свитер со слабым запахом табака… Вот очки на столе рядом с недочитанной книгой… Каждая вещь отзывалась памятью о нём и нашей размеренной жизни вдвоём.
Как он учил сына завязывать шнурки… Как читал дочери сказки перед сном разными голосами…
В одном из ящиков стола нашлась старая шкатулка: внутри были вовсе не бумаги или награды…
Там лежали засохшие цветы из моих волос времён юности; билетик в кино с нашего первого свидания; маленькая выцветшая фотография двадцатилетней меня…
На снимке я смотрела прямо в объектив – серьёзно и даже немного колко; ни намёка на улыбку… Он хранил этот снимок полвека – хранил ту женщину, которую получил рядом с собой… а не ту идеальную мечту из юношеских грёз…
И именно в этом молчаливом принятии было больше любви, чем во всех громких признаниях вместе взятых…
Дни текли один за другим… Дети звонили часто – приезжали помочь по хозяйству или привозили продукты… Их забота была искренней – но она только усиливала моё чувство внутренней измены…
Однажды дочь Ирина крепко обняла меня:
— Мамочка… Мы понимаем тебе тяжело сейчас… Папа так тебя любил! Он всегда говорил: ты была лучшим подарком его жизни…
Её слова были полны любви – и оттого становилось только горше… Ведь каждое воспоминание о Ярославе казалось предательством памяти Мирослава…
Сон покинул меня совсем – ночами я сидела у окна и всматривалась в темнеющий сад…
Перед глазами вставали два образа:
Пылкая страсть молодости – обжигающая до боли…
И глубокая река зрелой любви – несущая покой…
Можно ли их сравнивать? Возможно ли выбрать между ними? Это всё равно что решать между солнцем и воздухом – оба необходимы для жизни…
Я поняла главное: Ярослав ошибся тогда…
Он спрашивал про уголёк от костра юности…
Да – он остался во мне…
Но за пятьдесят лет Мирослав построил вокруг этого уголька целый дом – тёплый и надёжный…
И разрушить этот дом означало бы разрушить саму себя…
На сороковой день утром ко мне пришло ясное ощущение правильности происходящего…
Я испекла блины к поминальному столу так же тщательно, как учила мама…
Разложила всё аккуратно перед фотографией Мирослава…
Я по-прежнему не знала наверняка – придёт ли сегодня Ярослав…
И уж тем более не знала точно – что скажу ему тогда…
