Я встретила утро, как обычно — с чашкой чая у окна, в мягкой кофте, пропитанной тем особым уютом, который понятен только мне.
За два десятилетия этот дом вобрал в себя всё: наши разговоры, детский смех, шелест газетных страниц и даже крошечные обиды, что растворялись в повседневности.
Казалось бы — стены те же, годы шли один за другим. А оглянешься — и всё уже не так.
Когда Михайло сказал, что «так получилось» и он уходит к Наталье из офиса, я не заплакала. После стольких лет слёзы уже неуместны. Тут остаётся только присесть. Долго смотреть на свои ладони.
Вспоминать, с какой нежностью ты укрывала их общим одеялом привычек. А потом — по одной снимать эти привычки. Вот его чашка — пусть пока постоит.
Вот халат на крючке — уберу его завтра. Даже кот будто понял всё без слов: не подошёл ко мне, а молча спрятался под диван.
— Марьяна, не делай из этого драму, — произнёс он тихо, даже не взглянув на меня.
— А как мне быть? Устроить скандал? — голос вырвался сам собой и дрожал где-то внутри.
— Просто пойми. Мы стали чужими друг для друга.
Да… мы расходились медленно. Как из одежды не по размеру — уже лет десять было ясно: рукава коротки. Но я продолжала латать швы, подворачивать края и ловить его взгляд за утренним кофе в надежде снова увидеть ту себя рядом с ним.
Первые дни я по инерции искала Михайла на кухне — прислушивалась к знакомому топоту тапок: вдруг войдёт и скажет своим привычным тоном:
— Ну что там? Полцарства за омлет?
Утро звучало особенно гулко. Даже холодильник гудел иначе — слишком резко и пусто. Окна спальни выходили во двор с тремя широкими липами.
Я внимательно следила за движением ветвей и ловила солнечные лучи: раньше они просыпались вместе с нами, а теперь бесцеремонно разгуливали по подоконнику одни.
Многие вещи я делала через силу: стирала бельё, готовила еду… В памяти всплывал смех детей за большим столом — теперь они взрослые и разлетелись кто куда…
Телефон молчал. Только Светлана время от времени напоминала:
— Марьяна, держись! Не давай себе расклеиться!
