Ганна Бондаренко с радостью скакала по комнате, не в силах сдержать восторг.
Наконец-то…
Теперь и она сможет небрежно бросить на перерыве: «А вот мой…» Но не сейчас, чуть позже… Пусть немного подождёт этот момент.
Сколько же времени она мечтала об этом, сколько раз с завистью слушала, как подруги, оторвавшись от своих вечно строчащих машинок, делились историями о своих избранниках.
— А мой вчера выкинул такое…
— А мой мне…
— Девчонки, а когда мой ещё ухаживал…
Мой, мой, мой…
Со всех сторон только и слышно — «мой».
И ведь не глагол это вовсе, думает Ганна Бондаренко, а настоящее существительное. Вот бы и ей такого «своего»… Чтобы тоже могла на перерыве пожаловаться или, наоборот, похвастаться.
Сколько же слёз она пролила в подушку, пряча лицо.
Даже, признаться стыдно, раздевалась до нижнего белья и стояла перед зеркалом, прикреплённым к старому шифоньеру, разглядывая себя.
Чем она хуже, скажем, той же Оксаны Коваленко? Или Софии Мельник?
И грудь у неё что надо, и животик аккуратный, и бёдра, и ножки стройные, и лицо приятное…
А сказать «мой» — не про кого.
А тут…
Идёт она по столовой, несёт поднос, ищет, куда бы присесть, вдруг спотыкается, чуть не падает — и кто-то её подхватывает.
Поднимает глаза — а там синие, как небо, глаза…
Сначала Ганна Бондаренко не поняла, что влюбилась.
Да и как понять, если раньше с ней такого не случалось?
А тут…
Аппетит пропал, в животе всё кувырком, сосредоточиться на работе невозможно — мысли только о нём, о голубоглазом.
Он сам подошёл, вежливо спросил, можно ли сесть рядом.
Ганна как раз сидела на старом потемневшем бревне, которое, кажется, лежало здесь ещё с дореволюционных времён. Оно отполировалось от времени, и она любила проводить на нём перерывы.
Если честно, ей уже надоели эти разговоры о «своих».
Мой да мой, куда ни глянь — одни клуши кудахчут.
Ирина Биленко вообще пришла с фингалом и ещё хвастается: «Мой приревновал…»
Вот и сидела Ганна, скучала, ловила последние тёплые лучи осени…
— Можно присяду? — неожиданно раздался голос, и она вздрогнула, поспешно подвинувшись.
Он пожал плечами и опустился на её место.
Помолчали…
Обед закончился, разошлись по рабочим местам. Потом снова встречались там, молча, без слов.
Так однажды Ганна и поняла — влюбилась.
Не то чтобы она ощутила, что встретила свою судьбу — нет. Они почти не разговаривали. Просто влюбилась — и всё.
А сегодня…
Сегодня случилось нечто невероятное!
Такое, что сердце выскакивало из груди!
Тарас Лысенко — так его зовут — пригласил её в кино!
Ганна едва не потеряла равновесие от счастья.
Фильм она почти не запомнила — они целовались весь сеанс.
После кино она шла домой, словно во сне, молча, ошеломлённая.
— Можно я зайду? — просто спросил он.
— Н-не знаю… Мама будет ругаться… И отец… Он строгий…
— Ладно, — пожал плечами Тарас Лысенко, отвернулся и пошёл прочь по улице, укрытой первым снегом. Плечи его были опущены.
Ганна осталась стоять на месте и тихо плакала. Ей казалось, что он больше не появится. Конечно… Зачем ему такая, как она?
