В хосписе витал запах кипячёной воды, смешанный с приторной сладостью — как в школьном медпункте. По коридору передвигались неслышно, на цыпочках, будто старались не потревожить сам воздух.
За стеной негромко звучало радио: вялый голос дикторши рассказывал о завтрашнем атмосферном давлении. Но здесь никто не ждал завтрашнего дня.
Оксану привезли поздно вечером. Все её вещи уместились в обычный пакет из супермаркета: халат, зубная щётка, упаковка влажных салфеток и клетчатая тетрадь.
Её усадили в инвалидное кресло, укрыли пледом в клетку и повезли по коридору мимо окон, где лампы отражались тусклым светом — словно чужие солнце и луна.
— Одноместных пока нет, — сообщила молоденькая медсестра с остро подведёнными глазами. — Поселим к ребёнку. Сложная, но тихая девочка.
— К какому ребёнку? — спросила Оксана, у которой после каждого услышанного слова возникал один и тот же вопрос: «Зачем?»
— Маленькая девочка. Дарина. Четыре года ей. Привезли из центра… там дети живут вместе… Не переживайте, соседи её любили.
Оксана не понимала, как можно испытывать привязанность к существу, которое только и делает что стонет.
Палата №17 была узкой и длинной — словно пенал. У окна стояла детская кроватка с высокими бортиками и мягкой игрушечной собачкой на подушке.
Напротив — стандартная больничная койка чуть повыше ростом. Над каждой из них крепилась планка с розетками, кнопкой вызова и пластиковыми бутылками растворов — прозрачными, как лёд из старого холодильника.
Дарина лежала на боку лицом к стене; на виске были закреплены датчики. Рот приоткрыт — напоминал спящую рыбку. На тумбочке лежала раскрытая книжка с размытыми рисунками — кто-то когда-то пытался вымыть её водой.
— Сразу предупреждаю, — медсестра поправила катетер на шее Оксаны, — ночью она может расплакаться. Не стесняйтесь звать меня — я дежурю.
Оксана молча кивнула. Ей хотелось не отвечать вовсе — просто спрятать руки под одеяло и исчезнуть для всех прикосновений.
— Воды хотите?
— Нет.
Когда медсестра вышла из палаты, Оксана уставилась в потолок: над ней темнел квадрат заплатки вокруг крепления лампы; где-то щёлкали реле электрики.
Под правой лопаткой снова вспыхнула знакомая тупая боль с отдачей в руку; ощущение напоминало то мгновение зимой, когда выносишь кипяток на мороз и он мгновенно превращается в пар — только здесь всё происходило наоборот: пар становился тяжестью внутри тела.
Она давно научилась переносить приступы молча — без стона или просьбы о помощи.
Свет от фонаря проникал сквозь окно прямо на детскую кроватку у стены: Дарина лежала неподвижно; лишь плечико иногда вздрагивало от внутренней икоты или сна без покоя.
Оксана закрыла глаза.
И тут же всплыло воспоминание: коридор их старого общежития; аромат растворимого кофе; горячие от стройки руки Ярослава (тогда ещё не мужа), его смех… Его слова:
— Маринка… рано нам пока… Подождём немного? Ты же хотела курсы закончить?
Она хотела многое тогда осенью… но больше всего одного.
Врач сказала: «Срок маленький… всё будет аккуратно». Но аккуратности не получилось.
После того случая осталась пустота да бахрома боли.
Месяцы обследований сменялись сухими фразами врачей сквозь зубы:
«Вероятность естественного зачатия крайне мала».
Ярослав ушёл к другой женщине – там «всё получилось само собой».
Оксана начала курить – стоя у окна кухни, чтобы запах не впитывался в стены.
Работа сменялась другой работой; комната – новой комнатой.
А с каждым годом росла злость – на чужие коляски во дворах,
на округлые животы женщин,
на беззаботный детский смех за окном.
Она ела яблоки так яростно,
словно мстила им за что-то.
Теперь ей сорок пять;
метастазы добрались до костей;
лёгкое больше не умело дышать по-настоящему.
Хоспис.
Палата №17.
Ребёнок у стены.
Ночью Дарина заплакала – негромко,
словно кого-то звала во сне.
Оксана приподнялась сначала на локтях,
затем села полностью:
дышать было мучительно —
будто ведро поставили ей прямо на грудь.
— Тише… – произнесла она машинально в темноту,
почти шепотом:
— Тише…
Девочка её не услышала —
повернулась ближе к центру палаты,
и тогда Оксана увидела лицо:
маленький носик,
слишком большие глаза
и тонкие брови —
словно нарисованные карандашом.
— Ма-а… – прошептала Дарина.
Почему-то это вызвало у Оксаны раздражение.
Кому она «ма»?
Кому?
В хосписе слово «мама» звучало почти насмешкой…
Она нажала кнопку вызова —
пришла медсестра,
сделали укол,
укрыли девочку пледом до подбородка
и положили рядом игрушечную собачку.
Дарина затихла.
Утро так и не наступило —
просто темнота стала чуть светлее серым оттенком.
По коридору прокатили тележку со звоном посуды;
в палату вошла санитарка в сером халате —
поправила занавески
и расставила стаканы чая по тумбочкам:
— Кушайте понемногу… иначе сил совсем не останется…
Оксана взяла ложку автоматически…
