Город раскинулся у самого края степи, рядом с солёным озером и серым цементным заводом. По утрам ветер приносил запах извести, перемешанный с горечью полынной травы, а к вечеру тонкие провода над улицами начинали звенеть, словно натянутые струны. На самой окраине, за деревянным забором с перекошенными штакетинами, жила Оксана вместе с матерью и старшей сестрой.
В школу она добиралась коротким путём — через пустырь и отвалы завода, где после дождей в ямах оставалась мутная вода цвета ртути. Однажды осенью, возвращаясь домой с подружками — белые банты на головах, накрахмаленные фартуки — Оксана услышала свист и громкий смех мальчишек. В бетонной чаше недостроенного здания скопилась вода, по которой по кругу каталась пластмассовая крышка от бочки. На ней барахтался сизый голубёнок, отчаянно распластав крылья в мазутной пленке. Ребята бросали в него камешки, будто подгоняя.
— Вы что, совсем? — крикнула Оксана и не обращая внимания на возгласы вроде “куда лезешь, испачкаешься!”, осторожно спустилась по скользкому откосу. Одной рукой она схватила крышку, другой — вытащила птицу. Мальчишки замерли; смех исчез с их лиц.
— Мы его не трогали… он сам туда… — пробормотал один из них.
— А подумать головой? Сам бы он туда не залез! — отрезала Оксана и прижала дрожащего голубёнка к груди. Он трепетал в её руках точно мокрый комок страха.
Домой она вернулась вся в мазуте: колени серые от грязи, гольфы испачканы, а на фартуке тянулась липкая чёрная полоса. После этого случая одноклассники начали звать её Оксаной сначала насмешливо — Ласточкой называли за грязный вид и порывистость. Но вскоре прозвище стало звучать тепло: за привычку быть первой там, где страшно или трудно.
Дома всегда стоял шум — но не от музыки. У окна кухни висел эмалированный умывальник над железной мойкой; каждое утро Оксана наливала туда воду и шептала себе под нос: “Доброе утро тебе, начальник чистоты”, будто набираясь храбрости перед днём. Рядом стояла газовая плитка с закопчённым чайником поверху. На столе лежали хлеб да соль рядом с ножом и кругом записок от матери: то просьбы, то запреты вперемешку с обещаниями вроде “с сегодняшнего дня ни капли”.
По ночам доносились голоса: иногда мужской хохот вперемешку со звоном бутылок; иной раз — тихий плач. А утром мать вставала как ни в чём не бывало: пахла одеколоном для мужчин, шуршала новыми туфлями и делала вид, будто вечер прошёл спокойно.
Однажды в школе к Оксане подошла старшеклассница из параллельного класса — Марьяна. В райцентре её знали как местную красавицу: волосы перехвачены атласной лентой, ослепительная улыбка и уверенный голос.
— Слушай… твой отец теперь живёт у нас дома. Он просил тебя зайти к нему после школы. Я загляну за тобой после уроков.
Оксана молча кивнула: словно приросла к месту. Слова “мой отец” вдруг прозвучали чуждо — будто речь шла о незнакомце из газетной вырезки.
Дом Марьяны выделялся среди прочих лакированными ставнями и зелёной верандой. Внутри на ковре стояло пианино; на столе были разложены колбаса и сыр рядом с конфетами в обёртках с пароходиком на рисунке. Любомир выглядел так же буднично-растерянно: словно вовсе не уходил когда-то из их жизни — просто вышел ненадолго за спичками да задержался по дороге домой… Улыбка виноватая, галстук чужой да глаза бегают туда-сюда без остановки.
— Хорошо сделала, что пришла… — сказал он негромко и посмотрел на дочь так же внимательно и бережно, как человек смотрит на вещь давно потерянную и неожиданно найденную вновь целой…
