Остап с детства умел собирать рюкзак и уходить из дома, не объясняя причин. Подростком он почти перебрался жить к Оксане — там всегда был горячий суп, чистая постель и слово «можно» звучало без раздражения и натяжки.
Позже Остап уехал — в другой украинский город, устроился на стройку, обещал прислать фотографии с нового места. Потом грянула пандемия. Она была как лёд в стеклянной вазе — трещала, ломала привычный порядок. Однажды Оксане позвонили: «Ваш племянник… его нашли… документы указали ваш номер». В морг она поехала одна. Бумаги лежали ровно, печати стояли чётко. В пустом коридоре незнакомый голос произнёс: «Нужно принимать решение». И она решала — участок земли, венок, свежий холмик.
Таней сначала занялась “подруга детства”, потом участковый инспектор, а затем дверь в её комнату захлопнулась на ключ — но даже сквозь щель тянуло перегаром. На похороны Таня не пришла. Позже сказала: «Не знала… не смогла… не успела…» И вроде бы всё правда. Только уже поздно.
Оксана стояла у свежего сугроба и слушала хруст под каблуками. С озера тянуло ветром — пронизывающим до костей холодом. Вокруг никого. Она вспомнила старушку-соседку, что молилась у икон за тех, кто не вернулся с войны. «Спаси и сохрани», — прошептала Оксана и удивилась тому, как эти слова одновременно просты и тяжеловесны.
По воскресеньям к ней приезжали дети с внуками. В прихожей скапливались крошечные ботиночки — каждый приносил с собой частичку радости. На столе ждал суп, луковый пирог и тарелка сушёной таранки — дань Ростиславу, который всё-таки стал электриком на порту и ходил в рейсы вдоль побережья. По вечерам стулья придвигались ближе друг к другу, дети укладывались спать в комнате, где когда-то стояла их первая кроватка с окрашенными бортиками. И если ночью кто-то просыпался в темноте, Оксана приходила тихо, садилась рядом на край кровати — и всё вокруг замирало.
Про прошлое она почти не говорила вслух. Иногда внук просил: «Бабушка, расскажи что-нибудь весёлое про себя». Оксана улыбалась: «Весёлого было немного». Но потом вспоминала мазутную лужу и себя с дрожащим комочком перьев в руках — рассказывала о том дне, когда спасла голубёнка. А ребята после вырезали из старого ящика домик для птицы и прибили его к тополю — такому кривому дереву, что казалось будто оно улыбается.
— А почему тебя зовут Ласточкой? — спрашивала внучка.
— Потому что однажды я полетела туда, куда другие боялись даже заглянуть вниз… — отвечала Оксана и ласково проводила рукой по волосам девочки.
Иногда ночью она выходила на крыльцо своего дома после того как все затихали внутри. Ветер приносил знакомые запахи травы и извести — комбинат работал по-прежнему неподалёку. Но теперь этот запах больше не причинял боли; он просто стал частью её воздуха. Она стояла молча среди ночи и думала о том счастье: каждая боль рано или поздно встречает ветер навстречу себе — тот самый ветер выветривает её прочь через открытое окно.
Она знала точно: дом своей мечты она построила собственными силами — из ничего; из молчания; из привычек; из фраз вроде “смею заверить” или “здравствуй начальник чистоты”; из воскресных супов; сказок перед сном; упорства такого рода, которое никто никогда не отметит похвалой… но без него невозможно вырастить ни одного по-настоящему тёплого дня жизни.
И если однажды беда снова появится на пороге вместе со своим липким запахом несчастья – она скажет ей то же самое: «Молчи и иди», как когда-то сказала это самой себе… Только теперь – беде самой напрямую.
