На перроне витал запах металла, угля и мечтаний, не вмещающихся ни в один рюкзак.
Оксана узнала Остапа ещё издали — не по лицу, а по осанке: по тому, как он держал плечи, как замирал на шаг, будто измерял путь не шагами, а воспоминаниями. Он казался таким же древним и хрупким, как зимний ветер у моря.
Он подошёл к ней и снял шапку. Его губы дрогнули.
— Оксана… — произнёс Остап.
Она не ответила сразу. В этих трёх звуках её имени звучала целая история — словно зерно, из которого выросли одни лишь сорняки. Она сказала просто:
— Привет, Остап.
И тут же уловила перемену в собственном голосе — он стал ровным и протяжным, как заснеженное шоссе зимой.
Дорогу домой провели в молчании. Автобус трясся на кочках, сиденья источали запах солярки. Остап прижимал к себе мешок — всё его имущество. На пальцах — следы старых ран; за каждой скрывалась история, которую он не спешил рассказывать. Оксана смотрела на его руки и вспоминала свои: сколько картошки ими было очищено, сколько чужой боли они прикасались.
На пороге Святослав встретил Остапа без лишних слов.
— Заходи. Это тебе не музей — здесь никто пылью не покрывается, — сказал Святослав.
Остап кивнул и шагнул вперёд так осторожно, будто переступал невидимую грань. Прихожая была заставлена обувью до тесноты; Оксана вдруг подумала: прошлое всегда носит слишком большие ботинки.
За столом обменялись дежурными фразами между людьми с общей памятью: «будешь чай», «как добрался», «держись». София смотрела на Остапа так же внимательно, как на старую фотографию в альбоме: будто лица там вдруг ожили. Кирилл молчал с видом подростка, обременённого собственной важностью. Святослав ел медленно и вдумчиво — словно хотел растянуть время.
Остап рассказывал нехотя. Сначала о том, как их подразделение оказалось в окружении. Затем о лагере где-то за границей — там дни считались не календарями, а пайками хлеба. Потом о стройке после освобождения и чужих языках, что прилипают к нёбу точно пластырь.
— Я думал о тебе каждый день… Но куда писать? И кто бы меня ждал? — тихо произнёс Остап.
Оксана слушала его рассказ и ощущала внутри себя движение давнего моря: оно было ни злым, ни ласковым — просто ледяным до костей.
— Осенью мы тебя похоронили… Пришла бумага… Я… я продолжила жить дальше… — сказала она негромко.
Фраза «я жила» прозвучала одновременно дерзко и правдиво.
Ночью Остап устроился на диване в зале. Святослав принёс ему старое одеяло — то самое тёплое покрывало под которым когда-то дети строили свои шалаши. Доски пола поскрипывали от времени; чайники переговаривались между собой на кухне своим железным языком. Оксана лежала рядом со Святославом и прислушивалась к его дыханию рядом с собой.
— Я здесь… Как всегда был рядом… — прошептал он ей в темноте.
