А ты… ты останешься в одиночестве, в своей убогой квартирке, продолжая жалкое существование. За всю свою жизнь ты даже не смог накопить на нормальное жилье!
Данило больше не мог выносить этот поток злобы и упреков. Внутри него все вскипело — обида, гнев, отчаяние и боль слились в один невыносимый ком. Ему стало трудно дышать, перед глазами все поплыло. Правда, рухнувшая на него с такой высоты, ошеломила и парализовала волю.
Не отдавая себе отчета, он с силой пнул пуф в коридоре и выскочил из квартиры, даже не взяв куртку. Дверь хлопнула за его спиной. Он мчался куда глаза глядят, не чувствуя под ногами земли. Все эти годы мать хранила страшную тайну — и теперь вытащила её наружу как козырь в своей грязной борьбе за комфортную жизнь. Может ли по-настоящему любящее сердце быть таким расчетливым и холодным? В других обстоятельствах он бы воспринял эту правду иначе. Но сейчас — каждое слово, каждая интонация и мотив признания били точно в цель: ранили и унижали. Внутри него кричало всё: разум метался, душа рвалась на части. Он хотел поступить правильно… Но что означало «правильно» в этой ситуации? Был ли вообще такой путь? Как заставить этих двоих взрослых людей остановиться и перестать решать за него его судьбу?
До самой ночи Данило блуждал по пустынным улицам города — пока пронизывающий холод не добрался до костей и не заставил его очнуться от оцепенения. Телефон остался дома в рюкзаке; мысль о том, что сейчас происходит у родителей в голове, вызвала у него дрожь. Как бы там ни было — возвращаться нужно было обязательно. Вернуться — чтобы наконец сказать всё вслух, чтобы его услышали по-настоящему. Они должны были понять: его чувства тоже имеют значение.
Обратный путь казался бесконечным испытанием. Когда он вернулся домой весь промокший и замерзший до костей, первым навстречу вышел Мирослав. Мужчина стоял посреди прихожей с опущенными плечами; взгляд его был полон боли и стыда — он избегал смотреть сыну в глаза.
Из гостиной выбежала Оксанка — лицо её исказилось от страха вперемешку с яростью.
— Где ты был?! Ты хоть представляешь себе, через что я прошла?! Ты сведёшь меня раньше времени в могилу своими выходками! — закричала она истерично, но её слова уже не находили отклика внутри Данила.
Он смотрел на неё как на чужую женщину: будто внутри неё поселилось что-то незнакомое и жестокое… Даже взгляд стал другим. И всё же где-то глубоко внутри она оставалась той самой мамой из детства — той самой женщиной, что когда-то пела ему колыбельные перед сном… За это он продолжал быть ей благодарен.
— Я всё слышал… — произнёс Данило негромко, но твёрдо. — Нам нужно поговорить всем вместе.
— Поговорить?! Да ты с ума сошёл! После всего этого?! Сейчас совсем не время! Потом! Потом обсудим! — Оксанка кричала всё громче; голос её сорвался на визг.
— Нет! Мы поговорим именно сейчас! — впервые за всю жизнь Данило повысил голос на мать так уверенно и решительно, что она замолчала от неожиданности. — Сейчас или никогда! Я устал молчать о том, что чувствую! Мне следовало начать этот разговор давно… ещё тогда, когда я понял: ваш союз трещит по швам… Когда увидел ваши страдания рядом друг с другом без любви… Хватит убегать от правды!
Оксанка опустилась без сил на диван в гостиной и закрыла лицо руками от бессилия. Мирослав подошёл к окну молча; он смотрел во тьму ночи так долго и неподвижно… Его спина выражала такую глубокую печаль и раскаяние, что Данилу стало мучительно больно смотреть на него: отец винил себя за то, что вовремя не поговорил с сыном… Что упустил момент защитить его.
— Я знаю теперь… я слышал… я ведь тебе не родной сын… — голос Данила дрогнул едва заметно; он продолжал говорить глядя отцу в спину: — Но разве это имеет значение? Все эти годы ты был моим папой… настоящим папой! Я другого никогда не знал да мне другой и не нужен! Не важно вообще есть ли между нами кровь общая или нет… Главное то невидимое чувство между нами… то самое настоящее…
Она куда прочнее любой биологии.
