Ганна проснулась от глухого звука, донёсшегося с кухни. Старые, давно рассохшиеся доски пола снова предательски заскрипели под шагами Богдана, хотя он, как всегда, старался ступать тише. Этот скрип уже давно не вызывал у неё ощущения уюта — скорее тревожил и напоминал о чём-то неуловимо болезненном. Натянув на плечи поношенный халат, она осторожно выглянула в коридор: Богдан, её единственный и самый близкий человек, возился возле хлебницы.
Ей давно перевалило за семьдесят. К своей квартире и небольшим сбережениям Ганна относилась без особых эмоций, но всё чаще ловила себя на вопросе: что же осталось от всей её жизни? Пенсии едва хватало на самое необходимое, а после того как сын вернулся домой после второго развода, в доме установился новый — тяжёлый и непривычный — распорядок.
В памяти всплывал совсем иной Богдан — мальчишка с вихром на голове и огромными глазами, полными любопытства и жажды жизни. Он всегда находил повод для улыбки — даже если приносил двойку из школы. Тогда Ганна начинала смеяться вместе с ним: его доброта была заразительна. Но теперь перед ней стоял взрослый мужчина, который улыбался натянуто — словно прятал за этой маской внутреннюю тревогу.
Каждое первое число месяца превращалось в испытание.
Утром Богдан заходил к ней в комнату с нарочито бодрым настроением:
— Мамуль, доброе утро! Как спалось?
— Нормально… — отвечала она тихо, всматриваясь в его лицо в поисках того самого мальчика.
— Надо бы сходить за пенсией. И квитанции прихвати по дороге — я проверю.
Слова звучали разумно. Он действительно помогал оплачивать коммунальные услуги, привозил лекарства из аптеки. Но вскоре оказывалось: деньгами она больше не распоряжается вовсе. Сын забирал карточку под предлогом «сам всё уладить», а возвращал её только через несколько дней — уже пустую.
— Мамульчик, не волнуйся! Всё оплатил уже. Я же теперь мужчина в доме.
Сначала Ганна не возражала: верила ему безоговорочно. Он ведь переживал трудный период — второй развод подкосил его окончательно; работы не было; стал чаще прикладываться к бутылке; нередко говорил: «Жизнь идёт своим чередом… а я будто лишний стал». Она жалела его так же глубоко и искренне, как может пожалеть только мать родного человека.
