Прошло уже полтора года с тех пор, как я остался один в этой квартире. В один из дней Мария ушла — взяла привычную дежурную сумку, чмокнула меня в щёку у двери и бросила своё обычное «пока». И больше не вернулась. Самолёт загорелся на взлётной полосе накануне Рождества, и все пассажиры успели выбраться… кроме неё. Все вернулись домой к празднику, а она — нет. Мария работала бортпроводницей.
В то январское утро зазвонил телефон, и на экране высветилось её имя. Но голос в трубке был чужим.
– Добрый день, говорит дежурный врач София из института Склифосовского. Я звоню с телефона Марии. Ваш номер был указан в её контактах… Мне очень жаль, мы сделали всё возможное…
Я не поехал ни на похороны, ни на поминки. С её роднёй почти не пересекался, да и ей самой это было бы безразлично. Более того — уверен, она была бы против моего присутствия. Мария терпеть не могла показываться мне утром растрёпанной после сна — что уж говорить о том виде, в котором лежат в гробу. Мне казалось неправильным появляться там: ведь у неё даже не было шанса скрыться в ванной и вернуться оттуда ухоженной и сияющей, как обычно.
Через неделю после похорон за её вещами приехал кто-то из родственников — кажется, двоюродный брат. Вещей оказалось немного: всё уместилось в одну картонную коробку из-под новогодних украшений — как раз ту самую пустующую тогда.
Самым трудным оказалось избавиться от одной мелочи — вы можете смеяться — зубной щётки Марии, которая осталась незамеченной при сборе вещей. Я вовсе не мазохист и не фетишист: мне чуждо любование предметами умерших ради боли или воспоминаний. Но эта нелепая розовая щётка стояла рядом с моей в пластиковом стаканчике на полке ванной… И рука никак не поднималась выбросить её.
Когда же я всё-таки решился это сделать — отчётливо понял: моё пребывание здесь больше лишено смысла.
Но дело было вовсе не в щётке.
А во снах.
Я сижу в кресле самолёта, а по проходу идёт Мария — ослепительно красивая в форме авиакомпании и улыбается так же легко, как тогда при нашей первой встрече пять лет назад. Но во сне я стесняюсь спросить: «Ты ведь умерла? Разве нет?» Вместо этого спрашиваю:
– Где ты пропадала, Мария?
– А-а… – она отмахивается легко и беззаботно – долгая история! Телефон у меня сменился. Запиши новый номер.
И начинает диктовать цифры. Я лихорадочно вывожу их ручкой на салфетке – но они путаются между собой, салфетка рвётся под рукой… Я переспрашиваю – она повторяет снова… но уже другие цифры звучат вместо прежних – и опять ничего не складывается.
– Девушка! Ну сколько вас ждать?! – раздражённо кричит тётка из хвоста салона и нажимает кнопку вызова стюардессы – Тут пожар вообще-то!
– Сейчас-сейчас! Только огонь потушу! – весело отвечает Мария и исчезает за поворотом прохода…
Я просыпался каждый раз с отчаянной попыткой вспомнить хотя бы часть номера… пока до меня окончательно не доходило: всё это бессмысленно.
Или вот другой сон: я стою на незнакомой кухне у плиты — жарю стейки и напеваю себе под нос какую-то ерунду. Я всегда пел во время готовки; только одна она могла спокойно выносить эти звуки да ещё смеяться над ними весело: говорила, что нужно обладать особым даром петь настолько фальшиво… А любой талант заслуживает уважения.
Зато мясо у меня получалось лучше её попыток готовить — тут уж заслуги моей особой нет: просто Мария совершенно не умела обращаться с плитой.
Вдруг хлопает входная дверь; слышится глухой удар о стену — это дежурная сумка летит привычно в угол прихожей… И вот она появляется на кухонном пороге…
