Невеста в трауре, облачённая в чёрное, я стояла перед высокими дубовыми дверями особняка Владислав. Пронизывающий ветер хлестал по лицу, будто пытался оттолкнуть меня назад — туда, где ещё оставалась возможность отступить. Но я уже мысленно перешагнула край. Безысходность стала моим свадебным нарядом. Болезнь отца, долги, висящие над нами как дамоклов меч, и это «предложение» от Владислава — выйти замуж за его прикованного к креслу сына, Марко. Это был не союз — это был приговор.
«Он не станет тебе обузой, — произнёс старик с ледяным взглядом, пронзающим насквозь. — Тебе нужны средства, ему — забота. Ты будешь его ангелом-хранителем в этой комнате». Комната… Мрачный кабинет на втором этаже превратили в спальню: тёмные стены, массивная мебель и посреди всего этого — инвалидное кресло с ним внутри. Марко. Бледный и хрупкий юноша с глазами цвета грозового неба — в них отражалась та же обречённость, что жила во мне самой.
В день свадьбы он не произнёс ни слова. Просто смотрел сквозь окно.
Первый месяц прошёл под знаком рутины: утром я приносила завтрак и помогала ему умыться; днём меняла постель и читала вслух скучные главы из книги по экономике; вечером приходила сиделка делать уколы — и наступала тишина. Он казался почти призраком: тихий, незаметный… Я начала свыкаться с мыслью о том, что моя жизнь теперь принадлежит тени в кресле.
Но вскоре начали происходить странности.
Я всегда ставила чашку с чаем на левую тумбочку рядом с ним. Однажды вернувшись из ванной комнаты, обнаружила её справа. Спицы для вязания, которые я оставляла на комоде ровной линией, были разложены в виде сложного узора — почти математической фигуры. Я списала всё на усталость или решила: может быть сиделка? Но она появлялась только вечером.
А потом была ночь… Мне почудился скрип половиц из его комнаты. Сердце забилось чаще; я подкралась к двери и заглянула через замочную скважину.
Ночник освещал комнату тусклым светом… И тогда я увидела его: он стоял у окна! Не лежал беспомощно в кровати — стоял прямо, опираясь на спинку стула; весь его силуэт излучал напряжение и… здоровье.
Я застыла без движения.
А утром он снова лежал там же: бледный и слабый взгляд устремлён куда-то вдаль.
«Наверное приснилось», — твердила я себе снова и снова. «Это стресс».
Но доказательства множились…
Однажды моя любимая заколка упала между полом и плинтусом у него в комнате — подарок отца… Когда я наклонилась за ней, почувствовала лёгкий поток воздуха: плинтус был слегка смещён. Пальцы дрожали пока я осторожно двигала его дальше… За ним оказался блокнот.
Не медицинская запись или дневник больного человека… Обычный блокнот в кожаном переплёте с аккуратным почерком уверенной руки — никак не похожим на тот дрожащий образ Марко.
Это были наблюдения…
За мной.
«День 12: Сегодня она плакала среди розовых кустов в саду… вытирала слёзы рукавом платья… Красиво… как картина».
«День 18: Боится грома… во время грозы спряталась в библиотеке… словно напуганный зверёк».
«День 25: В третий раз перечитывает „Грозовой перевал“… Романтична? Или просто ищет отражение своей боли?»
По телу пробежали мурашки…
Он писал это сам! Тот самый человек с пустыми глазами! Всё было ложью! Искусной инсценировкой!
И последняя запись датирована вчерашним числом:
«Она начинает подозревать… Сегодня утром слишком долго смотрела мне прямо в глаза… Пора менять стратегию… Отец прав – она не та женщина, что покорно примет судьбу… Она будет копать».
Я сидела на холодном полу комнаты Марко со сжатыми пальцами вокруг блокнота; страх сменился ледяной яростью…
Всё это время моя жертва была частью тщательно продуманной игры?
Зачем?
В этот момент дверь заскрипела…
Я резко повернулась.
На пороге стоял Марко.
Не сидел – стоял! С опорой на костыль – но уверенно! Его спина была прямой как у солдата; а глаза – те самые грозовые глаза – теперь сверкали разумом и силой духа.
— Леся… — произнёс он низким голосом без намёка на слабость или сомнение. — Похоже ты нашла мой дневник…
Я попятилась к стене инстинктивно прижимая блокнот к груди:
— Зачем?.. Почему ты всё это делал?..
Он глубоко вдохнул… сделал шаг вперёд…
