Деньги исчезали с пугающей стремительностью. Квартира, которую совсем недавно она воспринимала как спасение, теперь обернулась тяжёлым бременем, давившим на плечи безжалостной тяжестью.
Алина изнурённо бегала по городу в поисках заработка. Но что могла она предложить? Возраст, отсутствие опыта и главное — необходимость постоянно быть рядом с Богданом. При таких условиях о полноценной работе не могло быть и речи.
Отчаяние душило её, словно невидимая петля. Оно приходило по ночам и не отпускало даже утром. Алина смотрела на Богдана, который молча чувствовал её тревогу, и в его взгляде читался тот же немой вопрос: «Что нас ждёт дальше?»
Однажды утром, когда до срока оплаты оставалось всего три дня, а в кошельке лежали последние гривны на еду, она сломалась.
— Богдан… — сказала она дрожащим голосом. — Надень что-нибудь потеплее. Нам нужно выйти.
Он посмотрел на неё с немым вопросом в глазах. Она отвела взгляд — не смогла выдержать этого взгляда.
Алина повела его не в парк и не к врачу. Шла быстро, чувствуя, как лицо становится каменным от напряжения, а сердце стучит где-то у самого горла глухо и тяжело. Она выбрала безлюдную улочку в центре города — там стояла крошечная церковь из красного кирпича, почти игрушечная на вид. У входа иногда сидели старушки с протянутыми руками.
Они остановились в нескольких шагах от двери храма. Солнце било прямо в глаза. Алина аккуратно поставила кресло с Богданом так, чтобы оно никому не мешало проходить мимо. Затем молча опустилась рядом и достала из сумки картонку — ту самую табличку, которую ночью вывела дрожащей рукой сквозь слёзы: «Помогите, остались одни». Ни слова она не произнесла вслух. Стыд обжигал лицо так сильно, будто к щекам прижали раскалённое железо. В этот момент она ощущала себя даже не женщиной или матерью — а оголённым нервом под чужими взглядами.
Люди проходили мимо: кто-то бросал быстрый взгляд и ускорял шаги; кто-то останавливался глазами дольше — холодно и оценивающе. Когда первая монета упала в коробку из-под обуви рядом с ней, звук прозвучал как выстрел среди тишины её унижения.
И вдруг раздался тихий всхлип. Алина обернулась.
Богдан плакал. Он сидел согнувшись в кресле-коляске и отвернулся от прохожих; по его побледневшим щекам текли слёзы — беззвучные и отчаянные. Он прикусил губу так сильно, будто пытался заглушить крик внутри себя. Это были не слёзы боли или жалости к себе — это был стыд: за своё тело; за мать; за то унижение жизни, которое они вынуждены были переживать вместе.
Алина посмотрела на него — и внутри неё что-то оборвалось окончательно. Её собственный стыд померк перед этим молчаливым плачем сына.
— Потерпи немного… Богдан… — прошептала она едва слышно; голос предательски сорвался на последних словах. — Всё наладится…
***
Анастасия ехала по делам сквозь поток машин и раздражённо ругалась про себя из-за пробок да бессмысленности этого дня вообще. Решив сократить путь через знакомую улицу у церкви, она свернула туда… И вдруг взгляд зацепился за тротуарную сцену:
Сначала сознание отказывалось воспринимать увиденное целиком: знакомое инвалидное кресло… платок женщины… И эта убогая табличка…
Дыхание перехватило мгновенно: Анастасия резко нажала на тормоз так резко, что чуть было не устроила аварию позади себя.
— Совсем опустилась… — прошипела она сквозь зубы сама себе прежде чем осознала сказанное вслух.
С яростью выкрутив руль к обочине дороги и припарковавшись абы как под запрещающим знаком, она выскочила из машины почти бегом; каблуки громко застучали по брусчатке гневным ритмом её шагов.
— Совсем опустилась! — выкрикнула Анастасия так громко и резко, что слова прозвучали словно удар по лицу.
Алина ничего ей не ответила: лишь ещё ниже опустила голову и едва слышно произнесла:
— Ярослав оказался мошенником… забрал все деньги за дом… исчез…
Молчание повисло между ними тяжёлой пеленой воздуха; Анастасия смотрела на согбенную фигуру матери рядом с коробкой для подаяний… Её злость испарилась мгновенно – словно лопнувший пузырь над кипятком – оставив после себя только сухую усталость да странное чувство неловкости перед этой сценой нищеты.
— Почему ты ко мне сразу не пришла? – спросила она хмуро вместо упрёка или сочувствия.
Алина медленно подняла глаза – без надежды или обвинений – только усталое смирение отражалось во взгляде женщины напротив неё.
Анастасия шумно выдохнула сквозь зубы; подошла ближе к табличке с надписью помощи – схватила её двумя руками пополам через колено – переломила картон пополам резким движением – швырнула остатки в ближайшую урну без слов…
Затем подошла к Богдану – взялась за ручки кресла-коляски – повернула его корпус уверенным движением колёсами вперёд…
— Анастасия… – начала было Алина тихо со своего места…
— Молчи! – резко оборвала дочь даже не повернув головы назад…
Она открывала багажник машины порывистыми движениями рук; затем распахнула заднюю дверь автомобиля всё тем же резким жестом; движения были угловатыми от напряжения внутри неё самой…
Посадив Богдана внутрь салона аккуратно но решительно – сложив кресло-коляску внутрь багажника одной рукой – наконец повернулась лицом к матери…
Та всё ещё стояла растерянная посреди тротуара со своим старым пледом в руках…
— Поехали домой… – сказала наконец Анастасия ровным голосом без интонации…
Алина молча заняла место впереди пассажира… Глядя сквозь стекло машины на проезжающие здания города… Она ничего уже больше не чувствовала: ни облегчения ни страха… Только звенящую пустоту внутри да странное щемящее ощущение чего-то похожего на надежду… робкую искру которой ей пока страшно было довериться окончательно…
