Оксанка стояла у большого кухонного окна и наблюдала, как лёгкая серебристая изморозь медленно стелется по траве во дворе. Осенний холод подкрался неожиданно: ещё вчера под ногами хлюпала слякоть, а сегодня всё вокруг покрыто тонким белым налётом. Люди проходили мимо, кутаясь в куртки — кто-то спешил на работу, кто-то направлялся в магазин, а кто-то вёл ребёнка за руку в детский сад. Но Оксанка почти не обращала на них внимания.
Перед её мысленным взором оживала совсем иная картина: просторный деревенский двор, где в октябре пахнет прелыми листьями и дымом из трубы; старенький деревянный дом, потемневший от дождей; опустевший огород с пожелтевшей ботвой; и Ганна — невысокая, худощавая женщина в выцветшем платке. Она всегда выходила к калитке и махала рукой — скромно, чуть смущённо.
«Ганна прощалась так, будто я уезжала надолго, хотя всего на неделю», — подумала Оксанка, и сердце болезненно сжалось.
Тогдашняя поездка казалась обычной: жилетка на всякий случай, рабочие перчатки — пригодятся. Игорь ворчал по привычке: мол, опять дрова таскать. Но всё пошло не так просто. В доме у Ганны было прохладнее обычного — хоть печь и топилась, сквозняки находили лазейки и пробирали до костей.
Почти весь день они с Игорем возились во дворе. Когда вернулись в дом, Ганна уже ставила чайник на стол рядом с банкой малинового варенья.
— Заходите скорее, деточки! — радостно встретила она их. — Сейчас согреетесь немного. Я тут печку посильнее растопила.
Оксанка улыбнулась:
— Ганна, у тебя всегда уютно. Даже когда стены ледяные.
— Это не уют… это возраст такой уже… — мягко усмехнулась мать. — Старикам всё кажется холоднее.
Они устроились на кухне и слушали потрескивание дров в печи. За окном ветер барабанил по стеклу.
— Мам… тебе ведь тяжело зимой одной? — тихо спросила Оксанка.
Ганна взглянула поверх кружки:
— Думаю об этом… Холодно стало как-то… Сколько ни топи — к утру всё равно промерзает… Да и страшновато бывает… А вдруг что? Надя добрая женщина… но она же соседка… не родная…
Она замолчала ненадолго, словно собиралась с мыслями. Потом впервые неуверенно произнесла:
— Может быть… я бы к вам перебралась на зиму? До мая хотя бы… А летом обратно – туда, где огород да всё своё…
Оксанка смотрела на мать с внезапной волной нежности и укором к себе: почему раньше сама об этом не подумала?
— Мамочка… Конечно! Конечно же приезжай! — она крепко взяла её за руки. — Даже не сомневайся ни секунды!
Лицо Ганны озарилось светлой радостью – почти детской – от которой Оксанке стало трудно сдержать слёзы.
— Правда?.. А я боялась… вдруг помешаю вам… вдруг неудобно будет…
— Мамочка! Ну что ты такое говоришь? Ты же наша семья!
Ганна кивнула медленно – будто стараясь поверить своим ушам.
Но тогда Оксанка ещё не представляла себе всей глубины последствий этого простого решения от чистого сердца.
Дорога домой после той поездки прошла спокойно. Игорь молча вел машину – видно было по нему усталость после дня работы во дворе матери. За окнами тянулись пустые поля да облетевшие леса без листвы. Оксанка украдкой поглядывала на него сбоку и вспоминала лицо Ганны – просветлённое от надежды.
«Он поймёт», – думалось ей тогда. «Он ведь всегда уважал маму… говорил: «твоя мама – золото»».
Когда они приехали домой, Игорь сразу завалился на диван и включил телевизор громче обычного. Оксанка принесла плед и чашку чая и присела рядом.
— Игорь… я сегодня говорила с мамой…
Он чуть повернул голову в её сторону, но взгляд остался прикован к экрану:
— Угу… Что там у неё?
— Ей очень тяжело одной зимой там оставаться… Печь топить сложно да ещё страшновато ей одной ночами… Я предложила ей пожить у нас до мая… А потом она вернётся обратно…
Игорь резко сел прямо как пружиной подброшенный:
— Что?.. Ты предложила?! Без меня?
Оксанка опешила:
— Игорь… ну это же мама! Ей одиноко там… холодно… страшно…
