— Нет! — выкрикнул он неожиданно громко. — Нет, Оксанка, я не хочу никого в своём доме! Ни-ко-го! Это моя квартира, и только я решаю, кто здесь будет жить.
— Моя мама — не «никто»! — голос Оксанки предательски дрогнул. — И вообще, это не только твоя квартира. Мы здесь живём уже двадцать лет!
— Она досталась мне от родителей! — резко отрезал Игорь. — И терпеть посторонних в своём доме я не намерен!
Оксанка отпрянула, поражённая его тоном.
— Посторонних?.. Ты серьёзно? Это же Ганна… Ты всегда уважал её, помогал ей, с удовольствием ел её пироги и называл «мамой Ганной»…
— Тогда — да, — Игорь вскочил с места. — А вот жить с нами она не будет! Если тебе так нужно — поезжай к ней сама на всю зиму. Но здесь ей места нет. Всё.
Он захлопнул дверь спальни с такой силой, что в гостиной повисла гнетущая тишина.
Оксанка осталась стоять посреди комнаты, словно оглушённая.
Её пальцы мелко дрожали.
В голове билась одна мысль:
«Как теперь сказать это маме?..»
Гнев Игоря оказался неожиданным
На следующее утро Оксанка проснулась раньше обычного. В груди будто лежал тяжёлый камень: ночь прошла без сна и покоя. Из спальни доносилось ровное дыхание Игоря — слишком ровное, как будто он нарочно делал вид, что спит.
На кухне она долго сидела над чашкой чая. Мысли путались: действительно ли он был так категоричен? Или просто вспылил?
Но воспоминания о его словах — «Это мой дом», «Она чужая» — звучали в голове как удары молота.
К полудню неопределённость стала невыносимой. Когда Игорь вышел из спальни умытым и собранным, будто ничего не произошло, Оксанка почувствовала прилив тревоги.
— Доброе утро, — бросил он на ходу.
— Игорь… — тихо начала она. — Нам нужно поговорить.
Он остановился у холодильника и открыл дверцу, но замер на месте.
— О чём? — спросил безразлично.
— О маме… о вчерашнем разговоре…
Игорь раздражённо захлопнул холодильник:
— Я уже всё сказал. Я против того, чтобы она жила здесь. Точка.
— Но почему?.. Ты ведь всегда говорил: у вас хорошие отношения… Она добрая женщина…
Он перебил её:
— Оксанка, я хочу покоя у себя дома! Я не собираюсь подстраиваться под пожилого человека: ночные хождения по квартире, включённый свет среди ночи, постоянные просьбы… Мне это ни к чему. Да и тебе тоже!
Оксанка побледнела:
— Она вовсе не обуза… Это моя мама! Ей страшно одной зимой… Разве ты этого не понимаешь?
Игорь резко развернулся к ней:
— Не понимаю! Да и понимать не хочу! Я против того, чтобы чужие люди жили со мной под одной крышей!
Слово «чужие» резануло по сердцу словно ножом.
— Она тебе никогда чужой не была… — прошептала Оксанка. — Она меня вырастила… Нас кормила в трудные времена… Помнишь?
Он пожал плечами:
— Ну и что? Всё это было когда-то… Сейчас она только создаст неудобства. Я устал от всего этого: работа давит со всех сторон… Мне хватает забот без неё…
Оксанка смотрела на него как на незнакомца: перед ней стоял совсем другой человек – холодный и равнодушный мужчина вместо того доброго мужа двадцатилетней давности; того самого человека, который смеялся вместе с Ганной во дворе и шутил над её варениками…
На мгновение ей показалось: она ошиблась дверью и попала в чужую квартиру к постороннему человеку.
Она попыталась ещё раз:
— Игорь… ты несправедлив сейчас… Ты бы видел её глаза вчера… Как руки у неё дрожат по ночам от холода… Печь почти совсем перестала греть…
Игорь пожал плечами:
— Купите ей нормальную печку тогда или наймите кого-нибудь помочь ей там… Делай что хочешь – только пусть живёт отдельно. Здесь ей места нет – окончательно и бесповоротно!
С этими словами он схватил куртку с вешалки и вышел из квартиры с грохотом закрыв за собой дверь.
Оксанка медленно опустилась на стул за кухонным столом.
Внутри всё оборвалось – словно её разорвали пополам… причём обе части остались пустыми…
Перед глазами снова всплыл образ матери у калитки – та самая робкая улыбка сквозь тревогу… надежда в каждом взгляде…
Теперь же Оксанке предстояло эту надежду разрушить собственными словами…
Материнская боль сквозь дочернюю растерянность
Телефон лежал на столе неподвижно уже долгое время. Несколько раз рука тянулась к нему – но каждый раз возвращалась обратно пустой. Пальцы предательски дрожали…
