Оксана вышла за калитку, резко хлопнув ею, оставив за собой вязкое послевкусие сказанных слов:
— С сыном не ладишь. Самоутверждаешься. Я ей всё расскажу.
Но вовсе не угроза задела Оксану сильнее всего. Больнее было то, с какой легкостью Наталья произнесла это — словно расставила по полочкам: ты одинока, ты злая, ты никчемная.
И всё же в голове засела одна мысль — «сын».
Оксана вошла в дом как бы между делом, взяла в руки телефон. Посмотрела на экран. Номер сына по-прежнему был сохранён — «Павел. Не звонить.» Так она сама подписала его контакт после того, как он уехал и заявил: «У меня теперь своя жизнь». Она выключила телефон и убрала его подальше. Злилась на себя. Взяла метлу и пошла подметать дорожку, размышляя о том, как бы ещё досадить Ганне. Эти мысли заглушили воспоминания о сыне.
Было уже далеко за десять вечера, когда Оксана вышла с фонариком в огород. Прошла через старую калитку — ту самую, которой Ганна не пользовалась. Осторожно и неторопливо начала выливать на грядки мутную воду с химикатами. Действовала молча и сосредоточенно. Сердце стучало часто — не от страха, а от внутренней решимости. Она уже стояла у забора, когда вдруг раздался спокойный голос:
— Что вы делаете, Оксана?
Голос был ровным и тихим — без угрозы или упрёка. Оксана застыла на месте и обернулась. В нескольких шагах стояла Ганна — в халате и с выключенным фонариком в руке, будто пришла сюда по интуиции или заранее знала.
— Это не ваш участок… пока ещё мой,— произнесла она спокойно.
Оксана перевела взгляд на ведро у ног, затем на влажную землю и свои испачканные руки. Подняв подбородок чуть выше, ответила:
— А ты чего тут ночью шастаешь? Следишь?
— Услышала шум… Подумала вдруг вам плохо стало… Вы ведь уже не девочка, Оксана… Я волновалась.
— Ах вот как! И добрая ты у нас теперь! И заботливая? С какой стати тебе обо мне беспокоиться? — выдохнула Оксана; голос дрогнул от напряжения.— Что ты вообще тут забыла со своими мятными лейками да аккуратными клумбами? Земля — это не выставка мод! Земля для жизни!
Ганна внимательно смотрела ей прямо в глаза и молчала.
— Ты ведь даже жить здесь не собираешься! — выкрикнула Оксана.— Я здесь живу! Я! Продай мне участок! Уезжай отсюда!
Ганна долго молчала перед тем как тихо сказать:
— Теперь ясно… Значит всё это время… Вы ведь так бы и продолжали? А я думала сама предложить вам сделку к концу сезона… Это низко… Очень низко с вашей стороны.
Оксана сглотнула тяжёлый комок в горле.
Ганна развернулась и ушла прочь во тьму сада. А Оксана осталась стоять возле ведра с мутной водой у ног; грудь вздымалась от странного волнения: её впервые поймали не за руку — а за намерение. За саму суть поступков. Она действительно поступила подло.
На следующее утро Оксана проснулась рано, как обычно. Но внутри было тяжело: ни солнечные лучи сквозь занавески, ни аромат цикория из чашки, ни пение птиц ничего не облегчали. Выйдя во двор к огороду, она остановилась: прямо на границе участков стояла Ганна — без инструментов или перчаток; просто смотрела вниз на землю там же, где ночью была пролита вода.
Увидев её взглядом краем глаза, Ганна подняла голову:
— Доброе утро.
Оксана ничего не ответила; отвернулась молча и пошла прочь быстрым шагом. Её трясло уже совсем по-другому: теперь это был стыд… глубокий стыд.
Прошло два дня прежде чем Ганна сама подошла к забору и окликнула:
— Оксана… Минуточку можно?
Оксана поднялась из-за капустных грядок; сердце кольнуло то ли от тревоги перед новой вспышкой конфликта… то ли от предчувствия чего-то неожиданного.
— Ну?
Голос Ганны звучал спокойно и почти равнодушно:
— Я приняла решение… Продаю участок…
Оксана медленно распрямилась:
— Как это?.. Продаёшь?
— Вам… если хотите…
Слова звучали сухо — будто речь шла о старой мебели или ненужной вещи.
После короткой паузы Ганна добавила:
— Я устала… Мне этот конфликт ни к чему… Не хочу жить среди напряжения… А вам он нужнее… Вы здесь словно укоренились…
Долгое молчание повисло между ними; внутри у Оксаны всё смешалось: ни радости победителя… ни чувства облегчения…
Она тихо спросила:
— Ты уверена?.. Ведь раньше ты этого совсем не хотела…
