И ещё этот кредит — шестьдесят пять тысяч гривен, которые пришлось оформить, когда у Богдана так прихватило спину, что он даже с кровати подняться не мог. Все средства ушли на лечение: уколы, капельницы, массажи.
Lyudmyla вставала затемно — в четыре утра — и до изнеможения трудилась в пекарне. К вечеру ноги отказывались её держать, руки дрожали от усталости. А Oksana…
— Поставь всё обратно, — тихо произнесла Lyudmyla.
— Что? — Oksana прищурилась. — Ты что, жадничаешь? Родной человек просит! Сам Богдан сказал: «Заходи, бери всё нужное».
— Сейчас Богдан на заводе, — Lyudmyla шагнула вперёд. — А это мой дом. Мама оформила дарственную на меня. И продукты эти куплены на мои деньги.
— Да не прибедняйся ты! — фыркнула Oksana, продолжая запихивать тушёнку в сумку. — У вас же огород огромный, всё своё растёт. А я в однушке на пятом этаже живу, ни одной грядки нет. Племяннику пожалела? Он тебе кто вообще?
Эта песня была её коронной: «Мы же родня». Под этот мотив полгода назад она заняла у них пять тысяч «на лечение для Miron’а», а уже на следующий день выложила в соцсети фото с салона красоты и маникюром за три тысячи. С тем же мотивом приезжала по выходным: съедала обед под критику борща («водянистый какой-то») и уезжала с банками солений и варенья.
Богдан, мягкий по натуре и добрый человек, лишь вздыхал: «Lyudmyla, ну ей ведь тяжело приходится… Без мужа живёт, нормальной работы нет… Мы же семья – должны поддерживать».
И Lyudmyla терпела. Терпела немытую посуду после визитов гостьи. Терпела пепел от сигарет на подоконнике их спальни. Терпела даже тогда, когда Oksana разваливалась на диване и наставляла её: «Ты себя совсем запустила, Lyudmyla… Вон Богдан уже наверняка по сторонам поглядывает».
Но сегодня… Сегодня она смотрела на эту самодовольную ухмылку и банку с опятами, исчезающую в сумке гостьи – и почувствовала: что-то внутри неё оборвалось.
— Уходи отсюда, — сказала она спокойно.
— Что? — Oksana выпрямилась и упёрла руки в бока. — Ты меня выгоняешь? Из дома родного брата?..
