Подошла к сараю, приоткрыла дверь — я ведь нарочно не запирала, знала, что она появится — и скрылась внутри.
Я выждала немного — может, минуту, может, две. Затем поднялась и направилась к хлеву. Распахнула дверь настежь.
Татьяна стояла у корыта с водой, держа в руке небольшой бидончик — как раз выливала в него какую-то жидкость. Завидев меня, она застыла на месте. Рот приоткрылся, глаза расширились от страха.
— Ну здравствуй, соседка, — произнесла я спокойно и сама удивилась своему ровному голосу. — Не ожидала?
Бидончик выпал у нее из рук и с грохотом покатился по полу. Жидкость пролилась на доски, распространив резкий химический запах — в горле сразу запершило.
— Оксана… — заблеяла она жалобно. — Оксана… это не то… я случайно… я думала…
— Что ты думала, Татьяна? Что я сплю? Что не замечу, как ты мою корову травишь? Уже третью неделю ты ее губишь. Третью неделю моя Любовь умирает из-за тебя.
Она попятилась назад и прижалась спиной к стене сарая. Лицо ее в свете фонаря казалось еще более усталым и дряхлым; морщины обвисли так сильно, что она выглядела старухой лет семидесяти. А ведь мы ровесницы: нам по пятьдесят два. И тогда я подумала: зависть не только душу разъедает — она тело разрушает изнутри.
Я сделала шаг вперед и вдруг ощутила такую ярость, какой прежде никогда не испытывала. Даже когда хоронила Назара — тогда было лишь бездонное горе. А сейчас внутри полыхал огонь: алый, жгучий, застилающий разум.
— Ты хоть понимаешь, что натворила? — спросила я негромко.
Татьяна еще сильнее вжалась в стену.
— Ты знаешь вообще, что эта корова для меня значит? На ее молоке я дочь отправила учиться в город! Без нее зимой мне просто не выжить!
Она заскулила жалобно — иначе это не назовешь: именно заскулила как побитая псина.
— Оксана… прости… пожалуйста… Я не хотела… Это все от отчаяния… Понимаешь… Я ведь видела: как ты живешь… как люди к тебе тянутся… тебя уважают… А на меня никто даже взгляда не бросит… Никому я не нужна… Муж пьет без просвета… дети забыли дорогу ко мне… А тебя в газету печатают… на первую страницу ставят… За что тебе всё это? Почему мне ничего?.. Я ведь тоже всю жизнь работала… старалась…
Она говорила без остановки сквозь слезы и всхлипывания; слова срывались с губ одно за другим. Я слушала молча. Постепенно злость начала отступать куда-то глубоко внутрь; ей на смену пришло другое чувство — вовсе не жалость (она ее не заслуживала), а скорее какое-то тягостное осознание.
Я поняла вдруг ясно: передо мной стоит человек несчастный до предела; исковерканный жизнью настолько сильно, что погиб задолго до своей настоящей смерти.
