— Это не помощь, а сплошная критика, — твёрдо произнесла Богдана. — Вы осуждаете каждое моё действие, каждое принятое мной решение. Я уважаю ваш жизненный опыт, но времена изменились, и подходы к воспитанию тоже. Главное — это мой ребёнок. Мне нужно самой научиться его понимать, а не просто следовать вашим указаниям.
В комнате воцарилась напряжённая тишина. Любовь переводила взгляд с сына на невестку. Её лицо постепенно наливалось гневом.
— Понятно, — наконец произнесла она с обидой в голосе. — Значит, я вам больше не нужна. Хорошо. Завтра же уезжаю. И больше сюда не приеду. Сами справляйтесь как хотите. А когда станет тяжело — не надейтесь на мой звонок.
Она резко повернулась и направилась в гостиную собирать вещи. Орест растерянно посмотрел на жену.
— Она обиделась… — пробормотал он.
— Переживёт, — спокойно ответила Богдана. Впервые за последние три недели она чувствовала внутреннее спокойствие.
Утром Любовь действительно уехала: молча, с каменным лицом, отказавшись от помощи с багажом и бросив на прощание лишь сухое «всего доброго». Дверь захлопнулась с таким звуком, будто закрывался гроб семейных отношений.
Орест стоял в коридоре в нерешительности: то ли догнать мать, то ли обнять жену. В итоге он подошёл к Богдане и заключил её в объятия.
— Может быть, мы зря так? — спросил он несмело.
— Нет, всё правильно, — прошептала она и прижалась к нему крепче.
Наступила тишина — долгожданная и умиротворяющая. Казалось, стены квартиры расправились после долгого напряжения. Из спальни донеслось тихое сопение: Михайло начинал просыпаться.
Богдана пошла к сыну, взяла его на руки и подошла к окну. За стеклом кружился снег; город готовился встречать праздник. Где-то внизу удалялась фигура Любови с тяжёлыми сумками в руках… Но Богдана не смотрела вниз — её взгляд был устремлён только на сына.
— Знаешь что… — прошептала она малышу на ушко. — Я ведь тоже многого ещё не знаю… Наверное, совершаю ошибки… Но пусть это будут мои ошибки… И мы вместе научимся их исправлять… Хорошо?
Михайло сморщил носик и зевнул широко-прешироко. Богдана рассмеялась легко и искренне впервые за долгое время.
Новый год они встретили втроём: Орест украсил небольшую ёлочку гирляндой и игрушками; Богдана приготовила скромный ужин из того немногого, что было под рукой; Михайло мирно спал в кроватке рядом со столом под мягким светом огоньков гирлянды.
Когда часы пробили полночь, Орест обнял жену за плечи; они стояли молча рядом друг с другом и смотрели на спящего малыша.
— Прости меня… — сказал он тихо.
— За что?
— За то… что сразу тебя не поддержал… Надо было раньше понять…
— Ты был рядом тогда, когда я попросила о помощи… Это главное… — ответила Богдана и поцеловала мужа в щёку.
Телефон Ореста завибрировал от входящего сообщения: «С Новым годом! Обиделась я сильно… но поняла многое… Приеду весной… если позовёте… Поцелуйте внучка». Он показал экран жене.
Богдана задумчиво произнесла:
— Весной?.. Возможно… Посмотрим…
— Посмотрим… — согласился Орест тихо.
Во сне Михайло слегка пошевелился и улыбнулся уголками губ. Говорят ведь: новорождённые ещё не умеют улыбаться сознательно… Но Богдане хотелось верить: её сын чувствует всё происходящее вокруг… И знает: теперь всё будет хорошо…
В квартире царила умиротворённая тишина – своя собственная тишина дома без чужих правил и чужой власти над ними обоими…
За окном продолжал падать снег – город отдыхал перед праздником…
А в маленькой спальне молодая мама держала своего первенца на руках – уверенная наконец-то в том праве быть матерью такою женщиной – какой чувствует себя сама…
Без навязанных советов.
Без постоянного осуждения.
Без чужих стандартов воспитания…
Только мать.
И сын.
И этого было более чем достаточно для счастья…
