— Передай соль. Недосол, а не котлеты. На вкус — как подошва.
Богдан с демонстративной неторопливостью отодвинул тарелку, на лице застыло то самое выражение отвращения, которое Таня терпеть не могла уже больше десяти лет. Вилка звякнула о фаянс с неприятным звуком — будто кто-то провёл гвоздём по стеклу. За окном завывал ноябрьский ветер, швыряя в стекло мокрый снег вперемешку с дождём. Хотя на часах было всего шесть вечера, темень стояла такая, словно мир за окном давно исчез.
Таня молча потянулась за солонкой. Рука дрогнула — несколько крупинок соли просыпались на клеёнку.
— Руки-крюки, — привычно буркнул муж, не отрывая взгляда от экрана телефона. Он даже не удостоил её взглядом — смотрел какой-то ролик с громким смехом за кадром. — Салфеткой вытри, чего сидишь.
Она вытерла. В груди, где-то под рёбрами, привычно сжался тугой ледяной комок. «Терпи, Таня, — сказала она себе мысленно. — Просто устал он. Конец года же… отчёты… давление скачет».
— Богданчик… может чаю? Я купила с бергамотом по акции в «Сильпо», — голос прозвучал жалко и угодливо; самой стало противно.
Он наконец поднял глаза. Взгляд был пустой и тяжёлый — так смотрят на старый шкаф: мешает жить, но выбросить лень.
— Какой чай ещё? У меня изжога от твоей стряпни! — Он громко рыгнул и почесал живот сквозь растянутую футболку. — Слушай… давай сразу всё скажу без прикрас.
Он замолчал на секунду. В кухне стало слышно капанье из крана: кап… кап… кап… Таня давно просила заменить прокладку, но Богдан всегда отвечал: «Не мужское это дело — сантехникой заниматься! Вызови мастера». Мастера она так и не вызвала — экономила копейку к копейке.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она едва слышно.
— После праздников я съеду! Надоела ты мне! — бросил он ей в лицо слова так легко и буднично, словно выплюнул косточку от вишни.
Она застыла с тряпкой в руке. Всё вокруг будто остановилось во времени. Почему-то первая мысль была: «А как же ёлка? Мы ведь собирались новую гирлянду купить… старая же перегорела».
— Ты серьёзно?.. Съедешь? — переспросила она глухо; губы онемели.
— Абсолютно серьёзно! Квартиру сниму или к Евдокии пока переберусь… там видно будет. — Богдан снова уткнулся в телефонный экран, словно разговор был исчерпан до последнего слова. — Я устал уже… душит меня всё это! Ты как моль какая-то: вроде тихая да незаметная, а всё портишь своим присутствием! Постарела ты совсем уже… скучная стала!
— Постарела?.. Но мы ведь ровесники… Нам обоим по пятьдесят четыре…
— Мужик в пятьдесят четыре ещё орёл! А женщина… ну сама понимаешь… Короче говоря: я решил окончательно! Но сейчас ничего менять не буду – не хочу встречать Новый год среди коробок и пакетов! Да и на работе завал полный… Так что отпразднуем спокойно – салаты там всякие сделаешь… гуся запечёшь… может гости заглянут… А где-то десятого я соберу вещи и уйду!
Сказано было просто и обыденно – будто речь шла о поездке за город на выходные. «Отпразднуем спокойно». То есть Таня теперь должна будет бегать по магазинам: закупать продукты для оливье и селёдки под шубой, варить овощи до полуночного пара над кастрюлями; готовить гуся; накрывать стол; улыбаться гостям; чокаться бокалом игристого со своим почти бывшим мужем – человеком, который уже назначил дату окончания их брака.
— Ты правда хочешь сидеть за праздничным столом и есть мои салаты зная при этом сам же уходишь? – спросила она тихо.
Богдан удивлённо поднял брови:
— А что такого? Мы ж цивилизованные люди вроде бы! Тридцать лет вместе прожили – зачем врагами расходиться? Ну разлюбил я тебя – бывает такое! Что ж теперь – без оливье встречать праздник будем?! И вообще хватит истерить! Я тебе половину денег на продукты дам – мне ещё откладывать надо на аренду!
Он поднялся из-за стола и бросил грязную салфетку прямо в тарелку с недоеденной котлетой перед тем как выйти из кухни прочь. Через минуту из зала донёсся голос телеведущего политического ток-шоу.
Таня осталась одна среди темнеющей кухни под гул ветра за окном и запах его носков сохнущих на батарее – тяжёлый запах сырости вперемешку со старой шерстью давил сильнее тьмы за стеклом окна.
Кап-кап-кап…
Она посмотрела на тарелку перед собой: котлета была разломана вилкой пополам; сероватая внутри масса действительно напоминала подошву обуви.
Эти котлеты она жарила вчера до часу ночи после смены в бухгалтерии – сводила годовой баланс пока глаза не начали слезиться от цифр.
Лук мелко резала вручную.
Хлеб вымачивала в молоке.
Старалась…
Внутри что-то щёлкнуло.
Еле слышно.
Как если бы лопнула перетянутая струна скрипки где-то глубоко внутри груди.
Она медленно поднялась со стула.
Взяла тарелку.
Подошла к мусорному ведру.
И неспешным движением стряхнула остатки еды внутрь пакета.
Потом сняла кастрюлю с плиты – полную котлет штук двенадцать точно было…
И одним плавным движением опрокинула всё содержимое туда же.
Жирные коричневые шарики упали сверху прямо на картофельные очистки со звуком мягкого плеска…
— Жри теперь в столовке своей… орёл недоделанный… – прошептала она пустому пространству кухни почти ласково…
Следующие три дня прошли словно во сне сквозь плотный туман абсурда…
Богдан вел себя так будто ничего особенного не произошло…
Нет даже хуже того —
Он стал подчеркнуто учтивым —
словно жилец гостиницы,
который вот-вот съезжает,
и старается быть любезным,
чтобы горничная потом кофе ему не испортила…
Спал он всё там же —
в их общей кровати —
только отворачивался к стене
и закутывался плотно одеялом,
словно коконом…
Храпел при этом так,
что стеклянные дверцы серванта дрожали…
А Таня лежала рядом —
не спала —
смотрела вверх,
на потолок,
по которому ползали тени уличных фонарей…
И чувствовала:
от его спины веяло холодом чужого человека…
