Ему было нелегко.
Мужчинам тяжело видеть мать в таком состоянии.
Я не нашла, что сказать.
Инсульт поражает тело, но память остаётся нетронутой.
А память — это то, что уже произошло и не сотрётся.
Когда я собиралась уходить, она вдруг крепко ухватила меня здоровой рукой за рукав.
— Владислава, прости, — прошептала она. —
За Тимофея.
Я застыла. — Тогда я наговорила лишнего, — продолжала она. —
Старая глупая женщина.
Он ведь хороший парень.
И ты хорошая.
Я просто испугалась…
Что если начну помогать вашему… твоему Тимофею, у меня не хватит сил на… будущих внуков.
— У вас уже был внук, — тихо сказала я. —
Не будущий — настоящий.
Она прикрыла глаза.
— Да…
Теперь понимаю это ясно.
Когда лежишь неподвижно и можешь двигать только воспоминаниями… многое становится очевидным.
Но прошлое не перепишешь.
Я стояла и ловила себя на мысли: мне действительно её жаль. По-человечески жаль. Но рядом с этим чувством сидела другая часть меня — холодная и ясная, которая помнила ту кухню, тот разговор и бесконечные «нам сейчас не до этого».
— Владислава… — снова позвала она. —
Ты… сможешь помочь?
Вот он — момент истины. Та самая точка выбора: снова стать удобной или впервые быть честной перед собой?
Я присела на край кровати так, чтобы наши взгляды встретились на одном уровне.
— Я помогу настолько, насколько смогу без предательства себя и своего сына, — ответила я спокойно. —
Я живу в другом конце города, у меня работа, у Тимофея учёба в школе.
Иногда могу заехать: привезти что-то нужное или поговорить с врачами при необходимости.
Но я не стану тем человеком, на которого вы всё переложите.
Потому что когда-то вы сами очень чётко дали понять: кто вам родной человек, а кто нет.
Она отвернулась к окну и после паузы спросила:
— Это… месть?
Я покачала головой:
— Нет. Это просто зеркальный ответ вашей позиции. Вы однажды отказались поддержать моего ребёнка под предлогом того, что он вам «не родной».
Теперь я имею право не брать на себя вашу старость по той же причине: вы мне больше не близкий человек.
Мы квиты.
Мы ещё немного побеседовали. Я подала ей воды, поправила подушку и вызвала медсестру. А потом ушла. Без обещаний вроде «я буду приходить каждый день».
И знаете что оказалось самым тяжёлым?
Не сам уход из палаты…
А то спокойствие внутри: я ушла без чувства вины или стыда за свой выбор. Мне было грустно и больно… но спокойно от того, что впервые поступила честно по отношению к себе самой так же точно, как они когда-то поступили по отношению к нам с Тимофеем.
Родственники отреагировали бурно:
— Ты бессердечная! — заявила по телефону сестра Александра. —
Мама о тебе только хорошее говорит! А ты…
— Она имеет полное право вспоминать обо мне всё что угодно, — ответила я спокойно. —
У меня тоже есть своя память о ней…
— А ты бы хотела потом услышать такое от своего сына? Чтобы он с тобой так же поступил? — выпалила она последний аргумент из арсенала обвинений.
Я посмотрела на Тимофея: он сидел в соседней комнате над конструктором и пытался собрать какую-то сложную фигуру из деталей Lego…
— Я бы хотела одного: чтобы мой сын никогда не услышал от меня слов «твоя дочь мне чужая». Тогда у него просто не будет причин вести себя со мной подобным образом…
На том конце повисло молчание… Потом короткие гудки оборвали разговор…
Дальше всё пошло своим чередом: Надю перевели в центр реабилитации; позже она вернулась домой… Нашлись какие-то дальние родственники; наняли платную сиделку; подключились волонтёры…
Мир как-то справился без того чтобы я принесла свою жизнь в жертву этой ситуации…
Иногда я ей звонила… иногда заезжала… Не часто… Не как «любимая сноха»…
Скорее как человек из прошлого… тот самый человек, который когда-то делил с ней часть жизни… И теперь уже не может полностью стереть её из своей памяти…
Тимофей пару раз ездил к ней вместе с Александром…
Возвращался задумчивый…
Однажды сказал:
— Мам… бабушка Надя спросила меня недавно: обижаюсь ли я за то время… когда она сказала тогда про то… ну что я ей не внук…
Я сказал ей… что уже ничего такого не помню…
Это плохо? Что соврал?
Я провела рукой по его волосам:
— Ты вовсе не соврал… Просто выбрал жить дальше без этого груза прошлого…
Это их история… а твоя начинается заново…
Он облегчённо вздохнул и пошёл делать уроки…
Теперь каждый раз когда кто-нибудь говорит мне: «Ты вот сейчас отказалась помочь – а потом тебе это вернётся», – я улыбаюсь про себя…
Потому что жизнь – это вовсе не бухгалтерская книга с графами помощи «в долг» или «в счёт возврата».
Но есть одна вещь точно опасная – привычка приносить себя в жертву тем людям… которые тебя даже своей семьёй никогда толком не считали…
Нет – гордости во мне нет оттого что я тогда днём и ночью её спасать не бросилась…
Но стыда тоже нет ни капли…
Просто пришло осознание – мои силы небесконечны…
И если выбирать между чужими людьми под маской родных – которые однажды отвернулись от моего сына – и самим этим сыном –
Выбор очевиден для меня теперь всегда…
Я больше уже не та девушка которая бежит по первому зову со своей кастрюлей супа да кошельком наперевес потому что «так положено»…
Теперь во мне живёт женщина которая однажды услышала фразу:
«Твой ребёнок нам чужой».
И сделала выводы навсегда…
Только вот теперь цитата звучит иначе:
«Ваши беды мне чужие.
Своих хватает».
А вы как думаете?
Где проходит та граница между настоящей помощью по доброте души –
и тем моментом,
когда доброго человека просто используют?
