— Ребёнку в три года можно пару ягод! Мама, ты в своём уме? Неужели тебе жалко одной ягоды для внучки? Тем более, рассада куплена на мои деньги!
— Это мой труд! — вдруг вспыхнула от ярости его мать. Глаза потемнели, руки задрожали. — Я сама поливала, пропалывала, ухаживала. Я старалась — и мне решать, кому достанется урожай!
Максим резко отодвинул стул. Внутри всё бурлило — хотелось как можно скорее уехать отсюда. Он чувствовал, как злость поднимается волной, и боялся того, что может натворить.
— Ладно. Я тебя понял. Мы уезжаем.
Спорить с матерью было бессмысленно — он никогда не умел этого делать. Поэтому быстро собрал вещи и покинул дом. Но всю дорогу внутри него кипело: «Мой труд! Моя земля! Моя ягода!» Даже ради любимой внучки она не смогла уступить — стоило только появиться первой спелой ягоде, как девочка тут же стала чужой. Что ж, разве мать голодает? Нет ведь — работает и хозяйство ведёт.
Всю неделю Максим прокручивал эту сцену в голове. И вот ближе к пятнице раздался звонок от матери: голос виноватый, с нотками жалости:
— Максим, привози Стефанию на выходные… Соскучилась я по ней.
— Спасибо тебе… Чтобы ты снова кричала на неё из-за клубники?
— Да брось ты… Ну поругалась я тогда — хотела немного подзаработать, а ты сразу трагедию устроил. Сейчас ягод много стало — пусть ест сколько хочет.
Максим немного оттаял. Может быть, он действительно перегнул палку? В деревне всегда нужны деньги — возможно, мать просто хотела выручить копейку. Конечно же, можно было оставить пару ягод Стефании… Но что теперь вспоминать? Всё уже произошло. Он смягчился тем более потому, что Викторию срочно вызвали по работе в другой город. Поэтому он отвёз дочку не только на выходные — оставил её на целую неделю.
Когда через семь дней он приехал за Стефанией и она села в машину с прижатым к груди плюшевым мишкой и молча уставилась в окно — его насторожила эта тишина. Только когда они выехали на трассу, девочка тихо прошептала:
— Папа… бабушка меня била.
У Максима волосы зашевелились от ужаса.
— Что? Как это била тебя? За что?
— Я тайком съела ягоды… Прямо с грядки… Бабушка увидела… взяла ремешок… — голос Стефании задрожал. — Била по ручкам… Говорила: я ворую… А ягоды надо было какой-то тёте отдать… У неё дети приехали… А мне потом даст…
Максим резко свернул к обочине и затормозил так резко, что машина качнулась вперёд-назад. Сердце колотилось так сильно, будто хотело вырваться наружу.
— Покажи руки!
Стефания тут же протянула ладошки вперёд: на внешней стороне обеих рук ближе к запястьям виднелись синяки – не свежие уже, но всё ещё отчётливо заметные желто-синие пятна.
У него зазвенело в ушах; перед глазами замелькали сцены из детства: он стоит на коленях перед диваном с вытянутыми руками; отец со злостью хлещет ремнём; а мать стоит в дверях с насмешливым выражением лица… Раньше ему казалось: отец был чудовищем, а она просто терпела рядом… Но теперь всё иначе: она тоже чудовище.
Он даже не помнил момента разворота машины назад; не осознавал дороги; не заметил ни того момента, как заглушил двигатель во дворе дома матери; ни того факта, что оставил Стефанию пристёгнутой в кресле с включённым планшетом и мультиками.
Он шёл через двор уверенно и быстро – словно ничего вокруг больше не существовало: ни мать с испуганным лицом на крыльце; ни пёсик радостно бросающийся к ногам…
Он шёл прямо туда – к той самой грядке.
